Левушка простучал каждую стенку ящика, одну даже распотрошил, распоров полиэтилен и раскрошив пенопласт в скрипучие белые комки. Пусто. Ни наркотиков, ни оружия, ни вообще чего-либо, поддающегося пониманию. Левушкина добыча представляла собой набор донельзя странный: брелок в виде сердечка, крошечный фонарик, несколько магнитов, керамическая тарелка с нарисованным мостом и надписью «I love London» и газета, судя по дате, четырехлетней давности.

– Поздравляю с находкой. – Ехидный голос заставил Левушку подскочить от неожиданности. Ну вот, теперь придется оправдываться… щеки предательски полыхали жаром, наверное, со стороны все выглядело донельзя забавным, недаром Василий Бехтерин скалится во все тридцать два зуба. – Наша милиция не только услужлива, но и любопытна не в меру.

– Д-добрый день. – Левушка давно уже не попадал в ситуацию настолько несуразную. Отпираться, что он оказался здесь случайно, не имело смысла, белый снег раскрошенного пенопласта прямо-таки кричал о вторжении в чужую жизнь.

– Неужели у нас и милиционеры в «Поиск» играют? – Тон у Бехтерина нарочито-вежливый, дружелюбный, только вот Левушке в это дружелюбие не верится. – Хотя, конечно, сомневаюсь. Нет, ты не думай, у нас в компании люди разные встречаются, но ты из другого теста… кстати, тебе в детстве не говорили, что трогать чужое нехорошо?

– А это чужое?

– Ну не твое точно. Что, сдала-таки, сучка любопытная? – теперь Василий глядел в глаза с откровенным вызовом. – Скажи, в следующий раз так заведу, что хрен выберется.

– Так это ты был?

– Я. Ну, давай, спрашивай, отвечу, пока добрый, а ты взамен уберешься и вернешь все, как было, ясно? И раз уж нашел, то будем считать тебя игроком, временно, конечно.

– Значит, это игра? – разоренный ящик выглядел жалко, и к Левушкиному смятению добавилось чувство стыда, а также облегчение оттого, что не стал звонить Петру… вот бы смеху-то было. А Бехтерин отвечать не торопится, стоит, засунув руки в карманы, покачивается с пятки на носок, разглядывает…

– Игра, – наконец соизволил подтвердить Василий. – «Поиск» называется. Вообще-то у нас своя ветка, но иногда и в общую информацию даем. Смысл… мечтал когда-нибудь клад найти? Можешь не отвечать, все мечтали, а некоторые и до сих пор. Вот мы клады и прячем, а потом оставляем координаты по GPS, так что те, у кого есть желание, получают неплохую возможность реализовать детские мечты.

Заметно было, что все это Бехтерин рассказывает отнюдь не в первый раз, выверенные слова, заученные предложения, но если вдуматься – какой, однако, бред.

– И это клад? – Левушка с сомнением поглядел на разложенные на земле сокровища. Сердечко – то ли хрусталь, то ли обыкновенное стекло – искрилось многочисленными гранями, сваленные кучкой магниты выглядели жалко, а керамическая тарелка блестела слоем глазури.

– Для кого как. Какая разница, что найти, главное – сам процесс поиска, азарт, адреналин. Можешь считать нас психами, но каждый ведь развлекается по-своему. Да и ничего противозаконного нету. Я эту точку заложил, я координаты дал, и сложность у нее четыре балла из пяти.

– А вчера? Сам спрятал, сам нашел?

– Типа того, – усмехнулся Василий. – Лапочка одна попросила рейтинг повысить, в соревнованиях поучаствовать охота, а точек нужного уровня не хватает, вот я и помог хорошему человеку… заплатила, так отчего б и не помочь?

– Ночью и в грозу? – все-таки предложенное Бехтериным объяснение не нравилось Левушке, вот до зубовного скрежета не нравилось своей неестественностью. Взрослые люди – и такой ерундой занимаются.

– Ночью, и в грозу, – подтвердил Василий и, присев на корточки, принялся складывать содержимое тайника обратно в ящик. – Тут своя система, доверяй, но… по каждой точке учет, очень простой, когда человек находит клад, он отправляет сообщение куратору, где указывает свой ник, а также дату предыдущего вскрытия и ник искателя, вон они, записаны.

Василий продемонстрировал сложенный вчетверо тетрадный лист с непонятными значками.

– Если совпадает с данными по точке, то засчитываются баллы, в зависимости от степени сложности. За поиск ночью баллы удваиваются. Поскольку информации о том, кто открывал тайник, у меня не было, пришлось тащиться… хотя, конечно, пора бы завязывать. Поначалу все это в кайф, а потом приедается, да и несолидно как-то серьезному человеку ночью по болотам прыгать. Да и милиция, опять же, начинает проявлять нездоровый интерес. И в объяснения не верит. Ведь не поверил же?

Не поверил, ну не то чтобы совсем, потому как объяснение выглядело логичным, но в то же время Левушку не отпускало ощущение, что его дурят.

– Да ладно тебе, – Василий сам захлопнул крышку тайника. – Ну посуди, на кой мне использовать для хранения… о чем ты там подумал? Оружие? Наркотики? Ну не суть важно, так вот, на кой мне хранить это самое оружие с наркотиками в точке, которая светится в «Поиске»? Ненадежный тайничок вырисовывается, в любой момент вскрыть могут.

– А замок? – Левушка уцепился за спиленный замок. – Зачем тогда закрывать?

– А ты думаешь, раньше клады без замков закапывали? Чем сложнее, тем интереснее… вообще на четверках всегда замки стоят, и народ в курсе, поэтому инструмент тащат, и запасной, естественно, чтобы потом все как было сделать. А ты, по ходу, без замка?

– Без, – признался Левушка.

– Только и умеете, что людям мешать… ладно, иди, сам тут приберу, раз уж куратором числюсь. А этой, любопытной слишком, передай… ну ты понял?

Левушка понял. И инструмент в рюкзак сложил быстро, и с болота уходил почти бегом, уже не обращая внимания на чавкающий под ногами мох и недружелюбную темноту елового леса. И только дома, подостыв, успокоившись и начав разбирать рюкзак, заметил, что вместе с ножом и ножовкой случайно прихватил газету, ту самую, из чужих сокровищ.

Отец умер на исходе октября, под первые заморозки и стремительно тающую белизну снега. Настасья неким пробудившимся в ней чувством предвидела скорый визит смерти, однако отчего-то соотносила его с собой. А умер батюшка ночью, во сне, захлебнувшись тем самым тяжелым кашлем, который, несмотря на порошки и отвары, мучил его беспрестанно. Пожалуй, больше всего Настасью удивила не столько смерть, сколько отношение к ней домашних: маменькино неприкрытое раздражение, Лизонькина обида и деловитые подсчеты, на какой срок придется отложить свадьбу.

Похороны запомнились дождем, жидковатой черной землей, стекающей с ржавого языка лопаты, и белыми, вылизанными, вычищенными небесной водой березами.

– Ох, беда, беда… – Анисья, старшая горничная, крестилась, поглядывая то на небо, то на Настасью, за которой была поставлена приглядывать, то на маменьку с Лизой. – Ох, теперь совсем тяжко жить будет…

Тяжко. Настасья смотрела, как мужики сноровисто закидывают землей могилу, торопясь поскорее убраться с холода, и думала о том, сколь неприглядно в дожде кладбище, маленький пятачок земли, обнесенный оградой, серые кресты с желтыми оспинами лишайника, выщербленные буквы и над всем – плачущий ангел.