Злотворное дыхание нового Вавилона отравляло их артель — вдруг ни с того ни с сего вспыхивали ссоры, никто не спрашивал совета у товарищей. Во многом здесь был виноват Сикст, пообещавший увеличить плату вдвое тому живописцу, чьи фрески он сочтет лучшими. Это сразу же породило подозрительность и зависть. Ко всему прочему, содержание по-прежнему выплачивалось им нерегулярно. Мастера еще кое-как подрабатывали, но некоторые подмастерья, плюнув на посулы щедрого вознаграждения в будущем, украдкой бежали из Рима. Флорентийцы пока держались, хотя некоторые из них с радостью отряхнули бы римскую пыль со своих ног, если бы не боязнь нанести своим непослушанием вред республике и Лоренцо.

Пожалуй, только это удерживало их в Риме, ибо надежды на баснословное вознаграждение, обещанное им вначале, с каждым днем таяли как дым. Ни для кого не было секретом, что папская казна пуста. Ни с чем вернулись из Германии посланцы Сикста, которые должны были собрать деньги на поход против турок. Никто им не поверил: таких поборов было уже множество, но все средства словно проваливались в бездонную бочку. Была еще надежда на Испанию, где «католические монархи» Фердинанд и Изабелла усилили преследование еретиков и мавров, но от их конфискованного имущества Риму перепали лишь жалкие крохи. Можно было, конечно, найти немало еретиков и в самой Италии, но те из них, кто был побогаче, пользовались покровительством сильных правителей, с которыми, как убедился Сикст, тягаться не стоит. Он разрешил своим прелатам за известную мзду содержать публичные дома якобы для обслуживания паломников, но что это за доходы — так, капля в море! Займы же стали давать неохотно; тот же Лоренцо медлит, ставит условия. В довершение всего почти прекратился подвоз продовольствия из окрестностей, где свирепствовали разбойники. Цены взлетели на головокружительную высоту, а простой люд начал голодать. У дворцов папских племянников стали собираться беснующиеся толпы, угрожая поджечь их и выкурить из Рима жадную свору родственников Сикста. И все больше усиливались слухи о планах всяческих супостатов собрать собор и сместить папу. Чтобы предотвратить это, тоже нужны были деньги.

Потеряв надежду на то, что они возвратятся из Рима сказочно богатыми, живописцы перестали работать с прежним пылом. Те, кто до сих пор еще не нашел работу на стороне, поспешили сделать это. Перуджино, написав «Рождество», «Рождение Моисея» и «Успение», забросил «Передачу ключей» — он трудился теперь в нескольких церквях сразу. Гирландайо пропадал у флорентийского купца Франческо Торнабуони, у которого от родов умерла жена, и он решил увековечить ее память, попросив Доменико расписать всю стену в церкви Минервы над ее гробницей. Росселли тоже подвизался на стороне, а что касается фресок, то здесь у него было особое мнение: чего ради стараться, лезть из кожи вон, нужно лишь подобрать краски поярче да подцветить написанное позолотой, с Сикста этого будет довольно. Какой там вкус у бывшего рыбака? Руководить артелью, распадавшейся на глазах, становилось невмоготу.

Новый год, который Сандро по флорентийскому календарю отмечал 25 марта, он встретил в долгах и прескверном настроении. Как раз накануне из Флоренции дошло известие, что в феврале умер старый Мариано Филипепи. Имевшиеся у него средства он разделил поровну между тремя сыновьями, а дом завещал Джованни, как старшему, с условием, что за Сандро останется мастерская. Смерть отца была весомым предлогом, чтобы добиться от папы разрешения вернуться во Флоренцию, а там и уговорить Лоренцо, чтобы тот освободил его от ставшей невыносимой миссии.

В голову Сандро закрадывалось подозрение, что Сикст медлит с выбором темы для третьей фрески не только для того, чтобы оттянуть время расплаты с живописцами, но и для того, чтобы как можно дольше задержать его в Риме. Но беда одна не приходит. Пока он раздумывал над тем, как ему поступить, из Флоренции поступила новая весть: в марте скончалась Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо. Тот, кто знал Великолепного так, как Сандро, мог предположить, что потребуется много времени, пока правитель оправится от этой потери. Досаждать ему до этого какими-либо просьбами было бесполезно, особенно такими, которые могли нарушить что-либо в созданной им системе политического равновесия. Зачем ему осложнять отношения с Сикстом из-за какого-то Боттичелли? Сомневаться в том, что скорбь Лоренцо была глубокой, не приходилось: было только два человека, которых он любил безмерно и которым доверял безусловно — брат Джулиано и мать. Теперь он потерял обоих, и Сандро приходилось ждать.

Однако дело решилось быстрее, чем он предполагал. Ему приказали явиться к папе. Сикст принял его в библиотеке, и он поразился, как изменился первосвященник с их первой встречи. Он еще больше постарел и обрюзг; казалось, любое движение причиняет ему боль. Это было заметно, когда он взял со столика, стоявшего рядом, тяжелую Библию в золоченом переплете. Потом раскрыл ее там, где она была заложена вышитой бархатной закладкой, и с явным трудом начал читать:

«И отошли они со всех сторон от жилища Корея, Дафана и Авирона; а Дафан и Авирон вышли и стояли у дверей шатров своих с женами своими и сыновьями своими и с малыми детьми своими. И сказал Моисей: из сего узнаете, что Господь послал меня делать все дела сии, а не по своему произволу я делаю сие: если они умрут, как умирают все люди, и постигнет их такое наказание, какое постигает всех людей: то не Господь послал меня; а если Господь сотворит необычайное, и земля разверзет уста свои и поглотит их и все, что у них, и они живые сойдут в преисподнюю, то знайте, что люди сии презрели Господа. Лишь только сказал он слова сии, расселась земля под ними; и разверзла земля уста свои, и поглотила их и домы их, и всех людей Коревых и все имущество. И сошли они со всем, что принадлежало им, живые в преисподнюю, и покрыла их земля, и погибли они из среды общества. И все Израильтяне, которые были вокруг них, побежали при их вопле, дабы, говорили они, и нас не поглотила земля. И вышел огонь от Господа и пожрал тех двести пятьдесят мужей, которые принесли курение».

Объяснений не требовалось, Сандро и без них понял, что это — сюжет его третьей фрески. Была ли здесь перекличка с жизнью Моисея и Христа, он не брался судить. Но сопоставление этой темы с «Передачей ключей» Перуджино явно предупреждало всех недругов Сикста: «Господь вручил мне ключи от своего храма, и не вам судить меня, в противном случае и вас постигнет кара небесная, как род Корея».

Теперь он мог по крайней мере предполагать, когда сможет покинуть Рим. Если Сикст не придумает какого-либо нового предлога, все зависит от его старания и усердия. Задача, как кажется, облегчалась тем, что теперь ему предстояло написать всего лишь одну сцену. Это диктовалось и фреской Перуджино, на которой изображалась лишь передача ключей апостолу Петру без всяких предысторий, разбросанных во времени и пространстве. Он в полной мере мог применить свои знания пропорции, перспективы и композиции, а не ломать голову над тем, как увязать массу эпизодов в единое целое. Однако он не пошел по легкому пути. Вместо того чтобы ограничиться тем отрывком, что представил ему Сикст, он ввел в свою фреску еще рассказ о том, как толпа собирается побить Моисея камнями и как дым от жертвенников отклоняется в сторону, указывая на бунтовщиков. Об этом в Библии не говорилось, это были его собственные домыслы, усложнившие композицию.