ничего о Джемшиде не узнаю. Придется двинуть на Сладкие колодцы. А если хотят, пусть следуют за мной».

— Вы куда? — крикнул все тот же длинный.

Говорил он с трудом, хотя и держался бодрее остальных. Но багровые веки, провалившиеся пергаментные щеки, растрескавшиеся кровоточащие губы свидетельствовали, что и у него силы на пределе.

— На колодцы.

— А близко колодцы? А там есть вода? Вы здешний?

— Я бывал здесь не раз. Если сойти с вашей гибельной тропы и идти всю ночь на юго-запад, на рассвете вы и ваши животные смогут напиться. Держитесь точно компаса.

Тогда длинный кивком головы показал на своих спутников:

— Вы видите тележку обезьян с обожженными хвостами? Вот к чему привело их зазнайство. Начальник обругал караванбаши. Ударил его по лицу. И вот! Все нас бросили. Экспедиция бедствует. У нас ни капли воды. Ужасно. Караванбаши украл лошадей, и мы…

Противно было слушать, но Мансуров бросил:

— Разберемся.

Он погнал коня по сыпучему песку и остановился на самом гребне.

— Эй, Бетаб, эй!

Моманд, свернувший из предосторожности, при виде странного каравана, в лощину между барханами, чтобы прикрыть своего начальника в случае необходимости, тут же подлетел к ним вихрем.

— Выдать по чашке воды людям. Верблюдам промыть губы и ноздри. Не давать им ложиться. А отсюда — марш к Сладким колодцам. — Он посмотрел вниз. — Эй, как вас величать, господа?

— Генстрем, патер Генстрем, к вашим услугам.

— Вам помогут, но если вы не двинетесь в путь сейчас же, пеняйте на себя. В пустыне проводников не бьют. В пустыне каплю воды режут на двадцать частей, даже если встречный — враг. А потом уже выясняют отношения.

Бетаб безропотно выполнил приказ. Напоив путешественников, он подошел к Мансурову и равнодушно промолвил:

— Вода совсем кончилась. В мешке сухо.

Афганское беспощадное солнце сделало уже шафрановым полнеба, и, глянув на него, Алексей Иванович сказал:

— Ничего. Мы дома, они гости.

— Гости… Животные они — эти ференги. У самих есть банки с питьем, а караванбаши и проводникам не дали пить. Поэтому их оставили тут… Подыхать. Если бы не вы, они пропали бы.

— Поехали. Если хотят, пусть едут за нами.

Жара не спадала, но Мансуров гнал и гнал коня. Он терпеть не мог ездить медленно.

Вода в Сладких колодцах действительно оказалась сладкой и холодной. Хлебнув воды, забываешь все невзгоды пути в знойной пустыне. Если бы не задержка с караваном европейцев и не необходимость накормить коней, Алексей Иванович и часу не оставался бы у колодцев. Но Бетаб настаивал на отдыхе, и пришлось остановиться на ночлег.

Спал Мансуров плохо и, едва рассвело, вскочил, проклиная все неудачи и задержки в пути. Он быстро ходил взад и вперед по глиняной площадке у колодцев, когда в еще не рассеявшемся сумраке показался долговязый патер, медленно приближавшийся к Мансурову с кряхтением и стонами.

— Прибыли? Привели караван? — сухо спросил Мансуров.

— Очень мы вам благодарны.

— Не стоит благодарностей, господин Генстрем. Так, кажется, вы назвали себя? Напились? Верблюдов напоили?

— Да, все теперь — зер гут. Откровенно говоря, мы глупейшим образом заблудились на пятачке. Никак я не думал, что можно заблудиться в виду гор Гиндукуша. Ведь приамударьинские пески и полтораста километров поперек не имеют. Мы думали… наши проводники — разбойники и мы прогнали их. Горы уже неделю затянуло туманом, проклятой лессовой пылью, и мы потеряли ориентиры. Ужасно погибнуть от жажды в двух шагах от снежных вершин и ледников, а?

— Действительно, глупо. — Держался Мансуров по-прежнему сухо. Он занят был своими мыслями и лишь ждал, когда заседлают коней.

Он уехал с Бетабом еще до восхода солнца, но ему пришлось вновь встретиться с экспедицией. Он возвращался через Сладкие колодцы из безуспешной поездки к реке Аму и, к удивлению, застал путешественников на старом месте. Они, оказывается, и не спешили уезжать.

— Мориц Бемм — позвольте представить, — сказал Генстрем, — миссионер из Кашгара, едет домой, нах фатерлянд. Охотник на джейранов, святой миссионер и проповедник, помощник и проводник знаменитого археолога Оруэлла Штейна. Исколесил китайский Синцзян. Голова его — целый сейф ценнейших сведений об естественных богатствах недр. Незаменимый человек господин Мориц Бемм, не правда ли? Знает все перевалы и пути Кашгарии, Урумчи, Хотана. Одна беда — ни один мусульманин или буддист не пожелал принять слово веры христианской, не правда ли, Франц Шлягге?

Занятый у костра, на котором что-то варилось в котелках, Франц Шлягге буркнул что-то вроде: «Голод ломает и каменные стены».

«Этот грузный жилистый атлет такой же миссионер, как я китайский богдыхан», — подумал Мансуров и взглянул на тощего, жердеподобного Генстрема с рыжей скандинавской бородой и перекошенным вечной судорогой лицом. «Вот этот больше похож на подвижника. Пустился по миру в залатанной одежде и рваных кожаных калошах на босу ногу. И тем хуже для него. Он со своим длинным крючковатым носом, очевидно, отлично разнюхивает все, что ему нужно».

А Мориц Бемм — да, кстати, что-то очень знакомая фамилия! — изо всех сил старался казаться этаким кейфующим туристом. Он возлежал на лошадиной попоне, брошенной на склоне бархана, и попивал пиво из консервной банки.

— Патер Генстрем — швед, — сказал он. — Тоже миссионер в Кашгаре. Философ из уйгурской чайханы. Говорит на тридцати азиатских и неазиатских языках. Аскет. Живет на базаре в конуре без окон. Прозелитов не имеет. Но прозелиток меняет в постели каждый день. Поет им фривольные парижские песенки по утрам. А потом в одиночестве служит обедню. Бродит по стране. Знаток ископаемых.

Пиво из консервной банки оказалось преотличным.

— Одна из последних… — заметил Мориц Бемм. — Господин Генстрем, друг Свена Гедина, того самого знаменитого путешественника по пустыне Гоби. Сам Генстрем с виду нищий, а богаче Креза. Нашел россыпи на Сарыколе… богатейшие.

— Вы вопили — умираем от жажды, — недоумевал Мансуров, — а у вас…

— А у нас пиво? Это вы хотите спросить? Остатки былой роскоши — две-три банки. Всех напоишь, — пожал плечами Бемм, — надолго ли хватит? Всяких слуг и караванбашей поить — свиней апельсинами кормить.

Алексея Ивановича передернуло. Во вьюках пиво, а люди от жажды гибнут. Словно поняв, Мориц Бемм усмехнулся:

— Тот, из-за кого все произошло, был мусульманин. Заупрямился. «Харом, харом», — и… представьте себе, умер. Не знаю, от жажды или от отвращения. Ну, а караванбаши повел себя нахально. Ну, и… скандал получился. Приедем на место, пожалуюсь губернатору. Больно уж туземцы заважничали. С советских узбеков берут пример. — Говорил Мориц Бемм много. Пиво, видимо, располагало к излияниям. — Вы не спрашиваете. Вы не отвечаете. Уважаю таких. Но по глазам вижу — вон какие они