Колетт гневно смотрит на меня.

– А ты не подходи к нему! – выкрикивает она. – Не верь ему. Ты думаешь, он хороший, добрый. – Колетт встряхивает ножницами и кривит губы: – Но это не так.

От замешательства я окончательно падаю духом. Голос Колетт теряет силу и превращается в шепот.

– Не верь ему, не верь, Сара… – едва слышно бормочет она. – И от Алекса держись подальше. И от меня – от всех нас. Тебе здесь не место!

Колетт делает еще один взмах ножницами, громко выкрикнув:

– Уходи отсюда, Сара!

И это становится для меня последней каплей.

Попятившись, я мчусь по коридору, выскакиваю за дверь жилища Бэрдов, спускаюсь вниз и бегу прочь – подальше от Западной Семьдесят восьмой улицы.

* * *

В воскресенье к середине дня я получаю три букета цветов, упаковку печенья, коробку клубники в шоколаде, жаркое из креветок, омаров и говядины из одного из самых дорогих в городе мясных ресторанов (его мне привез «Убер»), сертификат на целый день процедур в спа-салоне, а также флакон «Шанель № 5» в целую унцию. Просто какая-то подарочная вакханалия.

Я знаю, что не должна все это принимать. Но подарки все продолжают прибывать – каждый час мне доставляют что-нибудь еще, так что в какой-то момент этот процесс становится почти предсказуемым. Каждый резкий звук домофона, когда у входа в здание появляется очередной курьер, вызывает у меня одновременно чувство, похожее на страх, и приступ любопытства – мне интересно, что именно мне прислали на этот раз.

Я представляю себе, как Колетт, сидя у компьютера, щелкает мышкой, отправляя на мой адрес заказ за заказом и оплачивая их со своей кредитной карты. Видимо, она надеется, что подарки смогут компенсировать то, что она натворила.

Но ведь это она сама сказала, что мне надо бежать из их дома.

Накануне вечером я взяла такси прямо в своем платье от Оскара де ла Ренты и не могла успокоиться до тех пор, пока машина не свернула за угол и не покатила в сторону Коламбус-Серкл. Когда домой вернулся Джонатан, я сделала вид, что сплю, но, разумеется, мой жених на следующий день не мог не заметить, что наша квартира завалена коробками, и теперь посматривает на меня в ожидании объяснений.

– Она что, думает, что у тебя день рождения или что-то в этом роде? – шутливым тоном интересуется он. Однако взгляд его глаз, устремленный на меня, серьезен. Гора подарков продолжает расти, и я не знаю, сколько еще я продержусь, прежде чем открыть Джонатану правду.

Что, собственно, я могу ему сказать такого, что помогло бы ему отнестись к случившемуся с пониманием? Что у моей хозяйки снова снесло крышу, но только на этот раз она пыталась ударить меня ножницами?

Джонатан берет в руки еще одну коробку печенья, которую принесли недавно, и окидывает взглядом море цветов на нашем с ним единственном столе.

– Это уже чересчур, тебе не кажется? То есть я хочу сказать, у меня нет сомнений в том, что ты хорошо справляешься со своими обязанностями. Наверное, дочка хозяйки тебя просто обожает. Но вот это все, по-моему, уже перебор.

Отложив в сторону коробку с печеньем, Джонатан берет в руки упаковку клубники с шоколадом. Вскрыв ее, он подносит одну из ягод в шоколадной глазури к моему рту – и в этот самый момент мой телефон издает звук, свидетельствующий о том, что мне пришло сообщение. Я смотрю на экран и читаю:

Пожалуйста, простите меня.

Сообщение от Колетт. Телефон издает сигнал еще раз.

Я совершенно потеряла рассудок. Больше я никогда так не поступлю, обещаю.

Я ничего не отвечаю – просто смотрю на экран.

Пожалуйста, вернитесь.

Пожалуйста, Сара. Пожалуйста.

Сообщения все приходят и приходят. Всего десять штук.

Отложив телефон, я решаю какое-то время не подходить к нему близко.

Час спустя, когда мы с Джонатаном лакомимся жарким из креветок, омаров и говядины – мы решили, что ни за что не позволим пропасть такой замечательной еде, – снова раздается звонок домофона.

Джонатан делает попытку встать, но я останавливаю его.

– Сейчас моя очередь, – говорю я и, выйдя в коридор, спускаюсь вниз по лестнице, оставив входную дверь в квартиру чуть приоткрытой. В окно я вижу светлые волосы и замечаю, что женщина, стоящая на крыльце, сильно накрашена – мне даже удается разглядеть, что у нее очень густо наложены тени. Итак, это не сотрудник службы доставки – ко мне пожаловала сама Колетт. Она, сложив ладони ковшиком, прикладывает их к стеклу и радостно улыбается, когда видит, как я спускаюсь по последнему лестничному пролету. Я чувствую, как внутренности у меня в животе словно собираются в тугой узел.

Она одета в легкий синий, цвета пасхального яйца, плащ свободного покроя и брюки. Я уверена, что этот наряд был выбран для того, чтобы скрыть порезы, которые она сама себе нанесла.

Я останавливаюсь. Нас с Колетт разделяет только стекло на двери, ведущей с улицы в вестибюль здания. Я не уверена, что готова к встрече и разговору с миссис Бэрд, которая стоит за этой дверью.

Я смотрю, нет ли у нее чего-нибудь в руках: вчерашний страх еще не прошел и я опасаюсь, как бы Колетт снова не начала размахивать перед моим носом ножницами, как только я ей открою. Но руки ее пусты.

Действуя вопреки всем инстинктам, которые говорят мне, что этого делать не следует, я открываю дверь. Колетт чуть слышно всхлипывает, но я понимаю, что пришло время сказать ей, что я увольняюсь. Мне претит сама мысль о том, что я оставлю ее без поддержки в доме, где ее родственники помыкают ею и полностью контролируют всю ее жизнь, но выполнять свои обязанности няни я больше не могу. Мне необходимо найти способ расторгнуть контракт, и Колетт должна меня понять.

Я внимательно смотрю на Колетт. За ее спиной я вижу водителя – он сидит за рулем автомобиля, двигатель которого остается включенным. Это не тот шофер, которого она наняла в день, когда мы с ней выбрались в город. Видимо, на этот раз ей удалось соблазнить деньгами кого-то другого.

Одну ногу я держу так, чтобы дверь нельзя было открыть полностью.

– Вы не должны здесь находиться, – говорю я.

– Я просто очень боюсь, что вы уволитесь.

– Я должна это сделать, Колетт.

– Пожалуйста, не надо. Вы не можете! – Моя собеседница слегка повышает голос. – Позвольте мне извиниться. То, как я вела себя вчера вечером… это была не я. Это все новые лекарства, на которые меня посадили. Конечно, мне не следовало пить. Это