Ближе к полуночи я вернулся к машине и завел мотор, к звуку которого так и не успел привыкнуть. Пора было возвращаться домой, но мне не хотелось. Вместо этого я поехал к сгоревшей церкви, но здесь уже поработал бульдозер, и я не увидел ничего, кроме потемневшего фундамента.

Еще минут через пятнадцать я остановился у ворот, ведущих на землю Брайса, и, привычно нырнув под сетку забора, двинулся по холму вверх. В воздухе еще витал слабый запах дыма, но зола, оставшаяся на месте мусорных терриконов, успела остыть. Поднявшись к проекторной будке, я подергал дверь, которая оказалась не заперта. Войдя внутрь, я пробежал глазами названия фильмов на полке, выбрал один и зарядил пленку в проектор. Нажав кнопку включения аппарата, я снова спустился вниз, прошел к центру площадки напротив осветившегося экрана, сел на землю и прислонился к железному столбу, так что укрепленный на нем динамик оказался прямо у меня над головой.

Мне всегда было нелегко смотреть фильмы, в которых Джон Уэйн погибает. Именно по этой причине я очень редко смотрю «Ковбои», «Зеленые береты», «Аламо» и «Самый меткий» – тот самый фильм, титры которого как раз появились на экране передо мной.

Рассказанная в нем история довольно проста, к тому же это последняя роль Джона Уэйна в кино. В этом фильме он играет знаменитого стрелка Дж. Б. Букса, который в 1901 году приехал в Карсон-сити, чтобы в последний раз навестить своего старого друга Дока Хостетлера (его играет Джимми Стюарт). Букс уже знает, что у него рак, и хочет прожить последние дни спокойно, но настоящие ковбои не умирают от старости, и только легенды о них живут долго. Профессиональная болезнь, я полагаю.

Полулежа на траве и опираясь головой о столб, я смотрел, как Букс снимает комнату в пансионе. Хозяйка пансиона, миловидная вдова по имени Бон Роджерс (одна из лучших ролей Лорин Баккол) и ее сын Гильом (Рон Хауард) стараются держаться подальше от опасного гостя, так как по городу уже поползли слухи. Рак разъедает тело Букса, мысль о медленной, мучительной смерти разъедает его душу, а новое поколение молодых стрелков уже разыскивает его для последней, решительной схватки.

Смотреть этот фильм мне было особенно тяжело еще и потому, что я знал: во время съемок сам Уэйн тоже был болен раком, который доконал его вскоре после того, как «Самый меткий» вышел в прокат, так что он в каком-то смысле играл самого себя. Свою жизнь, которая подходила к концу.

На экране мелькали хорошо знакомые мне сцены: вот Букса посещает врач, который выписывает неизлечимо больному новые и новые рецепты на опийную настойку, вот парикмахер собирает состриженные с его головы волосы, чтобы потом продать желающим как сувенир, вот гробовщик делится с приятелями своими планами показывать труп знаменитого стрелка за деньги.

Эпизод, когда Букс входит в салун, я смотрел уже вытянувшись на траве во весь рост. Даже сейчас мне хотелось закричать «Нет!» вместе с Гильомом, но Букс уже шагнул к стойке, чтобы заказать выпивку. Еще мгновение, знаменитый стрелок заметит в оконном стекле, что за его спиной сверкнул металл, и успеет повернуться, чтобы принять последний бой.

Когда в конце семидесятых я вместе с дедом в первый раз смотрел этот фильм по телевизору, я никак не мог понять, почему Уэйн повернулся к бармену спиной. Не мог же он не знать, что тот держит под стойкой дробовик (бармены в салунах всегда держат под стойкой дробовики)! Тогда я вскочил с кресла и крикнул в экран телевизора: «Берегись дробовика!», но Джон Уэйн меня не услышал, как не услышал Гильома.

Когда я стал старше, я понял, почему Букс пренебрег опасностью. Да по той же причине, по которой он предпочел именно этот салун. Джон Уэйн – Букс – был слишком хорошим стрелком, которого никто не мог опередить, и он знал это. Он знал также, что если он повернется спиной, бармен не промахнется. И он не промахнулся.

Наверное, смерть от выстрела из дробовика и тогда, и сейчас была все же легче, чем смерть от рака. И все же когда Джон Уэйн повалился под стойку, я вскочил с земли и, отвернувшись от экрана, пошел к кинобудке, пока за моей спиной Гильом стрелял в бармена из револьвера Букса.

Когда я наконец вернулся домой, часы показывали половину четвертого утра. Света нигде не было, если не считать лампочки над воротами амбара. Она почти не освещала двор, но я все же заметил, что Мэгги не выключила садовый шланг-опрыскиватель. Обойдя дом, чтобы закрыть кран, я снова увидел следы.

Взяв из фургона фонарик, я зажал его в зубах и на четвереньках пополз вдоль стены. На этот раз следов было меньше, но все они были свежими: Мэгги включила шланг уже после того, как я повез Эймоса домой. Кто-то приходил сюда сравнительно недавно – в течение трех-четырех последних часов.

В кукурузе – не дальше чем в сорока ярдах от меня – раздался какой-то шорох, и я застыл, погасив фонарь. Минуты через две я услышал это снова: шорох, шаги и легкий треск, словно кто-то сломал сухой кукурузный стебель.

Стараясь производить как можно меньше шума, я скользнул на веранду, отпер дверь и прокрался по коридору к своему писательскому «кабинету». Пробравшись внутрь, я достал из тайника под полом дробовик и дослал патрон в патронник. Прихватив с полки более мощный фонарь – такой же, какой Эймос держал в своем служебном пикапе, – я бесшумно выбрался из дома, чуть не на животе сполз с крыльца, прокрался вдоль азалий к крану и одним броском пересек полоску травы, отделявшую двор от зарослей кукурузы.

Здесь я ненадолго остановился. Сердце в моей груди билось так сильно, что казалось – еще немного, и оно выскочит наружу. Прижимая фонарь к стволу так, чтобы луч света совпадал с линией выстрела, я поднял «винчестер». Оставалось только нажать кнопку, но я мог это сделать большим пальцем левой руки.

Тем временем источник непонятных звуков переместился в направлении реки еще примерно ярдов на сорок. Теперь он был не таким отчетливым и громким, а когда я вступил в темноту между рядами, прекратился вовсе. Ветер дул мне в спину, шуршал стеблями кукурузы, которая вымахала уже фута на два выше меня, а я все стоял и ждал. Наконец я услышал, как кто-то быстро пополз прочь, двигаясь все в том же направлении – к реке. Если он успеет добраться до берега, понял я, мне его уже не найти, но если я сумею перерезать ему путь, тогда у меня есть шанс.

И я решил действовать. Покинув кукурузное поле, я двинулся в обход, по-прежнему прижимая фонарь к стволу «винчестера» левой рукой и сжимая шейку приклада правой. Но чем быстрее я шел, тем быстрее удалялся от меня источник звука, и я уже начал сомневаться, что мне удастся догнать неизвестного. К счастью, кукурузное поле спускалось к реке довольно узким клином, и я подумал: если я сейчас побегу, то мы встретимся у самого берега.

Из-за туч медленно выплыла луна, и по траве передо мной протянулась моя тень. Стараясь утихомирить неистово бьющееся сердце, я сделал глубокий вдох, крепче стиснул ружье и побежал вдоль зарослей кукурузы.

Тот, кого я преследовал, очевидно, услышал меня, поскольку сделал то же самое. Теперь он ломился сквозь посадки как трактор, даже не думая о том, чтобы соблюдать тишину. По-видимому, он еще надеялся меня опередить и выскочить с другой стороны кукурузного клина. До реки оставалось всего ярдов сто, и, судя по звуку, неизвестный должен был достичь ее раньше меня. Я попытался бежать быстрее, но мои ноги то и дело путались в траве, которая доходила мне почти до колен, к тому же в ковбойских сапогах не особенно побегаешь. Тот, кого я преследовал, напротив, мчался с невероятной скоростью, прокладывая себе путь сквозь кукурузу.