отодвиганием кресел, немедленным разливанием кофейной бурды из стеклянного кофейника и всяческими мелкими восклицаниями, вроде «It’s great»[18], «Welcome»[19], «Wonderful»[20] и т. п.

Наталья, откинувшись на спинку кресла так, что ворот серебристой шелковой кофты как бы невзначай открылся чуть более дозволенного, обнаружив загорелую ложбинку меж крепеньких грудок, с интонациями, полными тепла и искреннего интереса, расспрашивала джентльменов об их делах и штатах, из которых они прибыли по делам. Предпочтение явно отдавалось поджарому, седовласому, в кремовом костюме, оттеняющем ровный загар. Ирина отметила, что у него одного из трех рекламно-ухоженных сотрапезников не было обручального кольца.

Ее же внимание привлек Глеб Владимирович. Сначала он сосредоточенно ел, потом с тарелкой подошел к длинному столу и вернулся с салатом, потом с наслаждением курил, коротко отвечая на вопросы необычайно возбужденного Крутикова из службы доверия, потом пошел за десертом.

— Вам нравится Америка? — спросил тихо сидящий рядом с ней сухой старик с выцветшими голубыми глазами.

Ирина отметила признаки болезни Паркинсона по его трясущимся, сухим, красным рукам.

— Я еще ничего не понимаю. Это шок.

— Это совсем не похоже на вашу жизнь? — Он оглядел зал.

— На мою — нет.

— У вас действительно теперь свобода?

— О да! Полная свобода.

— Но это оказалось не совсем то, чего вы ждали?

— Далеко не совсем.

— Свобода — вещь очень жестокая, она требует от человека всех его сил. Я живу в свободной стране, и я разорялся пять раз и пять раз начинал все сначала. Свобода — это умение все начать сначала.

Он говорил медленно, негромко и отчетливо, чтобы Ирина могла понять.

— Предки моей жены из Вильно. Но она стопроцентная американка. Даже двухсотпроцентная, она есть в словаре знаменитых женщин Америки. Всю жизнь занимается проблемами детей эмигрантов, написала много книг. Одна из них не специальная — это сказки Камбоджи. Она очень дружит с одним монахом из Камбоджи. Я думаю, вам было бы интересно с ней познакомиться. Мы живем здесь, в Калифорнии, только на юге. Оранж-Каунти. Вот моя визитная карточка. Вы ведь будете в Лос-Анджелесе? Позвоните, мы за вами приедем, это близко.

— К сожалению, Лос-Анджелес не входит в наш тур.

Глеб Владимирович покончил с десертом, взял кофейник и стал разливать кофе соседям по столу, оттопырив пистолетом мизинец.

И тут Ирина вспомнила: она видела его в шикарном кафе с шикарной дамой на Невском. Они сидели у двери, а она с Сашей — в глубине освещенного рубиновым светом зала.

«Сумка при мне. Больше ничего не нужно, если Гаянэ подтвердит надежность Сашиной кредитной карточки. Про те другие — ни слова. Незачем впутывать Гаянэ. А сейчас — встать и идти в туалет. Из туалета — прочь: из гостиницы, из бывшей Страны Советов, из прошлой жизни. Хватит! Слишком тесно эта жизнь переплелась с неведомыми и грозными силами. Саша ведь дал понять определенно, чтобы не возвращалась. Саша — опасен. Опасны его деньги, его знания, его талант, его образ жизни, его лаборатория, его монстр — на проходной, его программа «будущее — прошлое», «прошлое — будущее».

Пусть Кольчец остается в его руках, пусть воскресает в качестве зомби. В конце концов он это заслужил. Он станет лучшим зомби мира, если программа будет работать. Мы все зомби. Потерянное поколение, добровольно согласившееся отказаться от человеческой жизни и стать зомби. Поголовное пьянство, безрадостный гнусный разврат, ненависть всех ко всем — разве это не зомбизм?»

— Держи лицо, — сердито бросила Наталья, — ты же не ка-татоник.

«Зачем ей — красавице, умнице, дочери профессора — нужно было становиться стукачкой?» Ирина улыбнулась Наталье, встала. Чуть было не попрощалась.

— Ты куда?

— Куда царь пешком ходит.

— А… ну давай. Джентльмены приглашают нас в ночной клуб, так что надо переодеться.

— Fine! It’s great![21] — нараспев произнесла Ирина.

В роскошном туалете с диванами для курения, с зеркалами, подсвеченными специально для гримирования, Ирина некоторое время повозилась с краном. Не могла разгадать, как включается вода. Наконец сообразила подставить ладони под носик, сработал фотоэлемент, и вода пошла. Этот эпизод почему-то развеселил, и она, улыбаясь, прошла через роскошный лобби[22]мимо фонтана и поджидающих гостей «лимо»[23] — на улицу. Уже через пятнадцать минут была возле «Травиаты». Дым коромыслом! В прямом смысле. Туман ароматных сигарет и сигар клубился в красно-сине-зеленом свете псевдостаринных ламп «тиффани». Гаянэ с помощником суетилась за стойкой, но ее увидела сразу, показала рукой вглубь кафе. Там был в углу свободный столик. Через минуту официант принес ей чашку кофе и бокал с коричневым, пахнущим травами, напитком. Гаянэ улыбнулась и помахала рукой, высоко звенел Марио Ланца:

О, растворись окошко,

Дай свидеться мне с нею.

Пред ней благоговею

И жду свиданья с ней.

О, Мари, о, Мари!

Ты навек унесла мой покой.

Эту песню они распевали в своем гнусном дворе, вернувшись из клуба им. Зуева, где на истрепанной ленте насмотрелись красивой жизни.

Джина Лоллобриджида с роскошной грудью, вываливающейся из белоснежного кружевного корсажа, роковая Казарес и несравненная Симона Синьоре…

Она пришла на сеанс со стеклянной банкой, завязанной марлей. В банке томилась лягушка, купленная за десять копеек для опытов по биологии. После фильма — унылая школа, унылые учителя, унылая биология. А вот лягушка оказалась лихой. Воспользовавшись темнотой и непрочностью марлевой повязки на горлышке банки, она исчезала и сгинула навсегда в недрах клуба Зуева, потом, наверное, Лесной, и, может быть, даже добралась вприскочку до Белорусского вокзала и уехала поездом Москва — Париж.

На дальней станции сойду…

Забылась биология, все эти пестики и тычинки, вызывающие смутное сексуальное беспокойство, исчезла, отодвинулась во мглу памяти полунищая жизнь дочери врага народа, а вот песенка «О, Мари! О, Мари!» — осталась.

Ирина чувствовала, как взлетает и замирает, падая, сердце. Она никогда больше не вернется туда, не увидит клуба Зуева, и переулка на старом Арбате, и своего любимого здания — старой усадьбы на углу переулка. Это жаль. Но зато она никогда не увидит профессорскую дочку-стукачку, наркомана Сашу и этого, с оттопыренным мизинцем, приставленного к ней. Теперь она была уверена — к ней, к ней! Что их волнует? Как что?! Их совместная работа с Сашей. Узнавать будущее и прошлое — это ли не мечта, не сладость?

— Ну что, решилась? А на что будешь жить? — спросила Гаянэ, садясь рядом.

— Как вы поняли? — спросила ошарашенная Ирина.

— По лицу. Появляется