Вскоре начали попадаться фрагменты схемы контроля. В жалком, следовало признать, состоянии. Неведомый враг — а в том, что это был именно враг, посягнувший на благополучие корабля, а следовательно, и самого Кратова, он уже не нисколько не сомневался, — действовал изобретательно и точно. Аксоны схемы контроля были разорваны, а местами обуглились и даже выгорели, от них остались одни лишь дорожки сажи. Ганглии почернели, оплавились. В них не теплилось ни бита информации. Восстановить все это было невозможно.

Но Кратов был готов к такому повороту. Он и не строил планов, как бы заново слепить, склеить, спаять, сживить безвольно поникшие обрывки аксонов и ганглиев. Его мозг содержал ясную картину порушенной схемы, этого было достаточно. Кроме того, в мозгу же хранилась и программа управления гравигенераторами единственно доступной секции вне всяких схем, с минимальным участием как бортового когитра, так и человека на центральном посту, которым был Пазур. Главная же роль отводилась человеку у контроллера. Жаль только, что Пазур не был настолько совершенен, чтобы быстро и толково интерпретировать директивы этого взаимодействия. Кратову еще предстояло адаптировать часть своего «Я» для работы с человеком несовершенным. С недочеловеком.

«Я счастлив. Я машина для решения задач. Не Луллиевы логические колеса, а настоящая, первая в человеческой истории. Я могу решить любую задачу. Нет ничего, что было бы мне не под силу».

Пройдено было два метра из четырех, и плотность начинки возросла. А контроллер, перепуганный младший брат, которому нужно протянуть руку помощи, оставался все так же далек. Пора было приступать к жертвоприношению. Разрушить ненужное во имя бесценного. Поступиться сиюминутным во имя и на благо вечного.

И Кратов принялся расчищать себе путь.

Для этого ему пришлось с большим аппетитом решить оптимизационную задачу на сведение ущерба к минимуму. На основании результата он счел возможным пренебречь системой терморегулирования, хотя и сознавал, что ему придется возвращаться через темный и замороженный или, напротив, докрасна раскаленный грузовой отсек. Он так же безжалостно выдирал блоки системы энергоснабжения и рассовывал их по всем свободным углам. В ушах снова заухало: видимо, на центральный пост обрушились аварийные предупреждения, мастер всполошился. Но его мнение Кратова не волновало. Красные коробки, словно лишенные своих щупальцев осьминоги, умирали. Энергия истекала из них, они становились безобидны, и Кратов выламывал их, неудержимо стремясь к изнывавшему от одиночества контроллеру.

«Я счастлив. Я близок к цели. Скоро задача будет решена. Я счастлив».

Как топор в живую плоть, он вошел в паутину аксонов системы жизнеобеспечения. За его спиной панически полыхали аварийные огни. И наверняка надсаживалась неслышимая для его ушей сирена.

Корабль был поврежден и сейчас он должен был начать защищаться. Но Кратов опередил его. Время текло, как струйка меда, и Кратов несколькими фантастически стремительными движениями обрубил ожившие эффекторы системы регенерации, перекрывая подступы к пробитому им туннелю во внутренностях «гиппогрифа». Самовосстановление захлебнулось.

Корабль смирился. Он был ранен. Пусть не смертельно, однако же достаточно тяжко, чтобы выйти из передряги инвалидом. Но от него и не требовалось идеального благополучия. Нужно лишь одно: чтобы он был в состоянии выброситься из экзометрии в субсвет с живым экипажем. Поэтому Кратов продолжал рваться к цели, ломая и калеча все на пути.

Он так увлекся этой локальной задачей на продвижение, что с трудом смог остановиться, когда на расстоянии протянутой руки от него возник оранжевый кожух контроллера.

Кратов ласково коснулся его пальцами. «Я здесь. Я пришел. Успокойся, ты не один». Неторопливо — теперь спешка была излишня — снял кожух и внимательно осмотрел панель подстройки, которая занимала его более всего. Примерно так он ее и представлял. Никаких новых проблем не появлялось. Отсюда, с этой панели, он сможет управлять поведением глупышки контроллера. Все будет происходить, как в обычном режиме отладки где-нибудь на галактической верфи. Он, Кратов, пошлет контроллеру юстировочный сигнал, а тот надлежащим образом отреагирует — скомандует генераторам усилить либо ослабить гравитационный тензор.

И корабль станет управляемым.

Кратов с улыбкой вслушался напоследок в дыхание таких близких гравигенераторов и вернулся в традиционный, человеческий акустический диапазон.

— …с ума сошел, ты выморозишь нас, как мух! — дошел до него возмущенный голос Пазура.

— Я у контроллера, — сказал Кратов бесстрастно. — Приготовьтесь, начинаем уход.

— Подожди. Остановись. Как ты себе это представляешь?

— Кто-нибудь — вы, а лучше когитр — транслирует мне требуемый режим работы генераторов. Я задаю этот режим моему контроллеру. Разумеется, с поправкой на некорректную работу трех остальных секций.

— Это же лавина информации! Как ты ее обработаешь? Я догадываюсь, что ты сейчас… но все же…

— Мои оценки предполагаемого объема информации достаточно скромны. Я справлюсь. К тому же, иного выхода у нас нет.

— Хорошо, будь по-твоему. Я передаю связь когитру. Но… еще минуту.

— Минута в вашем распоряжении.

— Ты изменился. У тебя даже голос другой. Я уж не говорю о том, как ты лепишь фразы и с какими интонациями их произносишь. Как будто тебе безразлично, что произойдет с тобой… и с нами.

— Это неверно. Мне не безразлично. Передо мной была поставлена задача спасти корабль и экипаж. Я решу эту задачу. Я в состоянии сделать это.

— У тебя мертвый голос. Мертвее, чем голос когитра. Ты испытываешь хоть какие-то чувства?

— Да. Счастье. Я счастлив. Вам не понять моего самоощущения. Оно вам недоступно. Сравнение же с когитром лишено оснований. Я не когитр. Я гораздо более мощная интеллектуальная система, нежели любой когда-либо созданный когитр.

— Система? Но ты не система, ты человек!

— Человек тоже система и очень сложная. Но человек неспособен полностью контролировать свое состояние. Я способен. Я хозяин самого себя. Кроме того, я могу контролировать состояние любой сложной системы в пределах досягаемости моих органов восприятия и воздействия. Это подлинное могущество.

— Послушай, а ты сознаешь, что, запрограммировав себя на решение этой непомерной задачи, ты уничтожил часть своей прежней памяти?

— Да, сознаю. Но определить важность утраченной информации могу лишь я сам. Эта важность незначительна.

— Это же добровольная амнезия! Ты вернешься ущербным, неполноценным, умалишенным!

— Вы заблуждаетесь. Вся сколько-нибудь жизненно значимая информация перемещена мной в резервные регионы моего мыслительного пространства. Я не могу быть неполноценным. Напротив, я прекрасно понимаю свою полноценность и всецело контролирую свое состояние.

— Хочу в это верить. Но не верю. Кажется, ты уже не человек.