— Нет, он будет жить! Он будет жить! — закричал Мержи, уставясь блуждающими глазами на доктора и крепко схватив его за руку.

— Да, он будет жить еще час, может быть, два, — холодно ответил мэтр Бризар, — он человек здоровый.

Мержи снова упал на колени, схватил брата за руку, и поток слез оросил стальную перчатку, которая была на ней надета.

— Часа два? — переспросил Жорж. — Тем лучше: я боялся, что дольше придется мучиться.

— Нет, этого не может быть! — воскликнул, рыдая, Мержи. — Жорж, ты не умрешь! Брат не может умереть от руки брата!

— Полно, успокойся и не тряси меня. Каждое твое движение во мне отзывается. Теперь я не очень мучаюсь, только бы это не прекращалось… как говорил Зани{81}, падая с высокой колокольни.

Мержи сел около матраца, положив голову на колени и закрыв лицо руками. Он был неподвижен и находился как бы в полудремоте; только время от времени по всему телу его пробегала судорожная дрожь, как приступ лихорадки, и стоны, не похожие на человеческие звуки, с трудом вырывались из его груди.

Хирург сделал кое-какую перевязку, чтобы только остановить кровь, и с полным хладнокровием вытирал свой зонд.

— Я вам советую сделать приготовления, — сказал он. — Если вам угодно пастора, их тут сколько угодно. Если же вы предпочитаете католического священника, то и такого вам найдут. Я только что видел какого-то монаха, которого наши взяли в плен. Да вон он там исповедует папистского офицера, который при смерти.

— Пускай мне дадут пить, — ответил капитан.

— От этого воздержитесь. Вы умрете на час раньше.

— Час жизни не стоит стакана вина. Ну, прощайте, доктор. Вот рядом со мной человек с нетерпением вас дожидается.

— Кого же вам прислать: пастора или монаха?

— Ни того ни другого!

— Как так?

— Оставьте меня в покое!

Хирург пожал плечами и подошел к Бевилю.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Вот славная рана! Эти черти добровольцы бьют, как глухие.

— Я поправлюсь, не правда ли? — спросил раненый слабым голосом.

— Вздохните немного, — сказал мэтр Бризар.

Раздалось что-то вроде слабого свиста — его произвел воздух, вышедший из груди Бевиля через рану и рот одновременно, и кровь забила красной пеной.

Хирург присвистнул, словно подражая этому странному звуку, потом наскоро положил компресс, забрал свои инструменты и собирался уйти. Меж тем Бевиль блестящими, как два факела, глазами следил за всеми его движениями.

— Как же, доктор? — спросил он дрожащим голосом.

— Укладывайте ваши вещи в дорогу, — холодно ответил хирург. И удалился.

— Увы! Умереть таким молодым! — воскликнул несчастный Бевиль, роняя голову на охапку соломы, служившую ему изголовьем.

Капитан Жорж просил пить, но никто не хотел дать ему стакана воды из страха ускорить его конец — странное человеколюбие, служащее только для того, чтобы продлить страдание! В эту минуту в зал вошли Ла-Ну и капитан Дитрих в сопровождении других офицеров, чтобы посетить раненых. Все они остановились перед матрацем Жоржа, и Ла-Ну, опершись на рукоять своей шпаги, переводил поочередно с брата на брата свои глаза, в которых отражалось все волнение, испытываемое им при этом печальном зрелище.

Внимание Жоржа привлекла фляга, висевшая на боку у немецкого капитана.

— Капитан, — произнес он, — вы старый солдат?

— Да, старый солдат. От порохового дыма борода скорее седеет, чем от лет. Меня зовут капитан Дитрих Горнштейн.

— Скажите, что бы вы сделали, если бы были ранены, как я?

Капитан Дитрих с минуту посмотрел на его раны, как человек, привыкший их видеть и судить, насколько они тяжелы.

— Я привел бы в порядок свою совесть, — ответил он, — и попросил бы стакан доброго рейнвейна, если бы поблизости нашлась бутылка.

— Ну так вот, я у них прошу только их скверного ларошельского вина, и это дурачье не хочет мне его дать.

Дитрих отстегнул свою флягу, внушительной величины, и собирался передать ее раненому.

— Что вы делаете, капитан? — воскликнул какой-то стрелок. — Доктор сказал, что он сейчас же умрет, если выпьет чего-нибудь.

— Ну так что же? По крайней мере перед смертью он получит маленькое удовольствие! Получайте, молодчина! Очень жалею, что не могу вам предложить лучшего вина.

— Вы хороший человек, капитан Дитрих, — произнес Жорж, выпив вина. Потом, протягивая флягу своему соседу: — А ты, бедный мой Бевиль, хочешь последовать моему примеру?

Но Бевиль покачал головой, ничего не отвечая.

— Ах, — сказал Жорж, — еще мука! Неужели не дадут мне умереть спокойно? — Он увидел, что к нему приближается пастор с Библией под мышкой.

— Сын мой, — начал пастор, — раз вы сейчас…

— Довольно, довольно! Я знаю все, что вы мне скажете, но это потерянный труд! Я католик.

— Католик?! — воскликнул Бевиль. — Значит, ты не атеист?

— Но некогда, — продолжал пастор, — вы были воспитаны в законах реформатской религии; и в этот торжественный и страшный час, когда вам предстоит предстать перед высшим судьей поступков и совести…

— Я католик. Оставьте меня в покое!

— Но…

— Капитан Дитрих, не сжалитесь ли вы надо мной? Вы уже оказали мне одну услугу: я прошу вас оказать и другую. Сделайте так, чтобы я мог умереть без увещаний и иеремиад.

— Удалитесь, — сказал капитан пастору, — вы видите, что он не расположен выслушивать вас.

Ла-Ну подал знак монаху, который сейчас же подошел.

— Вот духовное лицо вашей веры, — обратился он к капитану Жоржу, — мы не имеем в виду стеснять свободу совести.

— Монах или пастор, пусть они убираются к черту! — ответил раненый.

Монах и пастор стояли по обе стороны постели и, казалось, расположены были оспаривать один у другого умирающего.

— Его благородие — католик, — произнес монах.

— Но он родился протестантом, — возразил пастор, — он принадлежит мне.

— Но он обратился в католичество.

— Но умереть он желает в вере своих отцов.

— Исповедуйте свои грехи, сын мой.

— Прочтите символ веры, сын мой.

— Не правда ли, вы умрете как добрый католик…

— Удалите этого антихристова приспешника! — воскликнул пастор, чувствуя, что большинство присутствующих на его стороне.

Какой-то солдат из ревностных гугенотов сейчас же схватил монаха за веревочный пояс и оттащил его, крича: