— Это мы узнаем нескоро, если узнаем вообще, — сказал пилот.

Стремухин вспомнил:

— Байрам знает! Кто-то ведь звонил ему на мобильный!.. Кто-то ведь его предупреждал!..

— Такие вещи неудобно спрашивать, — заметил Карп. — Не принято.

— К тому же, — сказал Гамлет, — Борис нам сам сказал: ему собака вещая нагавкала. Можно смеяться, можно не смеяться, ну а вдруг она и вправду вещая?

Все помолчали и невольно огляделись. Возле воды стояли на коленях малолетки: рыжий смачивал в воде полотенце, скручивал в жгут и осторожно прижимал его к шее подруги.

— Храбрая девочка, — проговорила Карина.

— Безмозглая, — поправил Карп и пояснил пилоту и Стремухину. — Вас не было, вы и не видели, а стоило на это посмотреть. Когда вся эта свалка началась, эти, что в масках, я и не знаю, кто они такие, короче, погнались за ее мальчиком. Наверно, думали, он тоже из шпаны, которая на них полезла. А что? Те в плавках, этот в плавках, где тут было разбирать… Мальчик бежит, его почти и догоняют — а тут она решила между ними влезть. И получила дубинкой по шее. Вы ведь заметили: плечо распухло. Теперь боится домой ехать, не хочет показаться в таком виде. Они надеются, к утру пройдет, и будет незаметно.

— Если не сломана ключица, — сказал пилот и, приподнявшись, крикнул: — Эй, молодежь, довольно вам! Идите есть хашламу!

— Я же сказал, — напомнил Карп, — это уже не хашлама.

— Все равно надо поесть, — сказала Карина. — От еды быстрее заживет.

— Да, будет не так больно, — согласился Гамлет.

Темнело быстро и неотвратимо, как в зале старого кинотеатра, и у Стремухина, как и перед сеансом, захватывало дух. Вода, разгладившись и замерев, едва мерцала. Пляж был полон сумрака и пуст, но в черных соснах, примыкающих к нему, пока без криков и без песен, но уже густо, шумно, словно гусеницы в листьях, шевелились люди, прибывшие на пароходе в Бухту. На скрытой соснами поляне они расставили свои столы, и развернули скатерти, и натянули над столами тенты.

Под тентами внезапно вспыхнул свет двух сильных ламп. И сразу вновь зазеленели сосны и засвистел, заныл плохо настроенный микрофон, потом его настроили, повсюду прокатилось: «Раз, раз, раз, раз!», потом опять заныло и наконец утихло; железный мужской голос пророкотал: «Ну а теперь продолжим и на берегу, что так красиво начато на море. Наполним всем, у кого не наполнено, и — полное внимание! Настала очередь сказать свое слово, со слезами смешанное (вы не подумайте чего; я тут не шуточки приплыл шутить: я о слезах любви и благодарности, конечно, говорю), сказать, однако, слово ближайшему, вернейшему помощнику виновника, вернее, юбиляра, его супруге Сусанне Николаевне. Прошу… Сюда, сюда, Сусанна Николавна. Держите микрофон поближе к губкам…». Микрофон отозвался долгим влажным вздохом, потом в нем всхлипнуло, сморкнулось — и в Бухту пролилось прерывистое женское рыдание. Ему ответом было хоровое: «Ну-у, ну-у, ну-у! Ну вот! Ну вот и здравствуйте!», затем разноголосое: «Зачем ты так, Сусанночка?», «Не надо волноваться!», «Ты выпей, выпей, выпей, выпей лучше!», «Дайте же ей воды, еще мужчины называются!», «Ты посиди пока, Сусанна Николавна, потом нам скажешь». «Нет, — видно, справившись с собой, сказала в микрофон Сусанна Николавна. — Нет, я скажу, и вы не обращайте на меня внимания… Дорогой наш Петя! Как только я подумаю…» — вновь в микрофоне всхлипнуло и снова зарыдало.

— Пьяна, — сказал пилот.

— Еще бы, — отозвался Карп. — Они на пароходе начали, как только отошли в Москве от пристани.

— И долго это будет продолжаться? — спросил, поморщившись, Стремухин.

«Внимание! — раздался голос в микрофоне. — Слово просит юбиляр!»

— Обычно это часа на два, ты потерпи, — ответил Карп Стремухину.

«Друзья, — поплыл над берегом бархатный голос юбиляра. — Спасибо вам за все слова, я так волнуюсь, и Сусанночка волнуется… Но я прошу и предлагаю: довольно тостов! Или мы пить сюда приехали? Давайте просто радоваться жизни. Давайте танцевать. Распорядитесь кто-нибудь!»

— Или на час, как повезет, — сказал, подумав, Карп.

Он пододвинул подошедшим малолеткам тарелки со сгоревшей хашламой.

В соснах завыл магнитофон, волной поднялся шум и смех, потом волна осела, и замелькали в электрических лучах светлые платья, майки и рубашки.

— Спасибо, очень вкусно, — сказала рыжая, макая хлеб в горелый жир.

— Болит? — спросила у нее Карина.

Та промолчала; за нее ответил рыжий:

— Еще бы!

— Пройдет, — утешила Карина.

— Должно пройти, — сказал пилот.

— И я так думаю, — сказал Стремухин.

«Ну а на небе тучи! Да, тучи! Да, тучи! — неслось из сосен. — А тучи, как люди!»

— Сейчас запарятся и к нам на пляж повалят, — тоскливо говорил Карп. — Еще купаться голые полезут, я их знаю. Визгу и мусора не оберешься. Одна надежда на пароход. Он должен будет загудеть.

— А загудит? — спрашивал Стремухин.

— Не бойся, загудит, — с усмешкой отвечал Карп. — Не до утра же они его наняли.

«…как люди, они одиноки! И все-таки тучи! Да, тучи! Да, тучи! Да, тучи!..»

В ближайших к пляжу соснах раздался хруст веток.

Женщина в шортах и футболке вышла из леса. Ни на кого не поглядев, нетвердым шагом направилась к берегу. Села на корточки, попробовала ладонью воду, затем стряхнула ее с ладони.

— Начинается, — сказал Карп.

Пилот крикнул:

— Вас не Сусанной Николаевной зовут?

— Нет, — отозвалась женщина. — Я не из них. Я просто так гуляю.

— Одной гулять нехорошо, — сказал Стремухин.

Карп подхватил:

— Да, что одной гулять? Идите к нам.

— Если я вам не помешаю, — подумав, отозвалась Александра.

Как только разошлись при виде «ПАЗа» и разбежались кто куда, она себе сказала: ни через час, ни через два, больше нигде и никогда с этими липовыми одноклассниками она встречаться не намерена. И все ж устроилась у пристани в кустах, дабы дождаться, когда минет час, и после точно убедиться, что «одноклассники» уплыли без нее и что она теперь от них свободна.

Пристань была пуста. Старенький пароход стоял на рейде возле входа в заводь; вдоль его палуб и бортов были развешены рекламные щиты: «Отдых на воде», «Банкеты, свадьбы, юбилеи», «Незабываемое путешествие с друзьями». На верхней палубе, облокотившись о рекламный щит, стоял матрос и, запрокинув голову, пил из чайника. Потом долго и громко полоскал горло.

Геннадий и Иван Кузьмич не появлялись. Матрос выпустил воду изо рта за борт, с прищуром принялся глядеть на берег, и ей казалось, он ее видит с корабля даже сквозь темные кусты. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем вспомнила: тот человек, прозвав которого материал по теме, они по-идиотски, пусть оно и к лучшему, потеряли вместе с темой, приплыл, если, конечно, приплывал вообще, на самой последней «ракете»; других «ракет» не будет до утра. Иван Кузьмич назначил сбор на пристани не для того, чтобы им всем сесть на «ракету», а чтобы больше никому не потеряться. Выходит, чтобы потеряться и затеряться навсегда, нужно бежать от пристани подальше, а не сидеть в кустах, как дуре.