Григорьев ярился по поводу замечаний коллеги, отбивался, привлекал графа как арбитра. В большинстве случаев это ему удавалось. А озлобление на Полонского росло. Григорьев, не без основания, считал Полонского и по широте образованности, и по уму ниже себя и никак не хотел ему подчиняться. Два не очень практичных и совсем уж не «хищных» литератора оказались в одной берлоге, повели себя как медведи и стали атаковать графа ультиматумами «или — или», Кушелев-Безбородко предпочел Григорьева, к лету 1859 года Полонский вынужден был уйти из редакции «Русского слова».

А его соперник как бы стал в июле единоличным заместителем графа. Но до поры до времени! Весной еще, для противовеса Полонскому и в свою поддержку, он уговорил графа взять в качестве заведующего редакцией, то есть по сути технического работника, своего давнего однокурсника А.И. Хмельницкого, того самого, который вместе с Фетом занимался закладом григорьевских вещей перед его побегом из родительского дома в Петербург. Григорьев, считая его порядочным человеком и добрым товарищем, понадеялся на его поддержку. Как бы не так! Граф поверил рекомендации своего помощника и утвердил Хмельницкого заведующим редакцией. А тот оказался проходимцем, авантюристом, возмечтавшим поживиться за счет богатейшего графа. Заведующему было очень выгодно, что граф многомесячно путешествует за границей, хорошо было остаться без присмотра, Григорьев же мешал ему как свидетель и своего рода надсмотрщик, способный раскусить махинации.

Поэтому Хмельницкий начал планомерно выживать свидетеля. Он не гнушался настраивать против Григорьева кредиторов, уповая, что хотя бы временная отсидка должника в тюрьме развяжет руки ему, стервецу. Но главное — он стал постоянно жаловаться графу на помощника главного редактора. Наверное, технических поводов было сколько угодно: Григорьев по своей рассеянности, забывчивости и погруженности в творчество, а не в практические дела, конечно, не годился в редакторы. Ходил анекдот, что однажды он послал в типографию вместо одобренной им статьи какой-то отвратительный пасквиль на самого себя, полученный от «доброхотов» и случайно залежавшийся на столе. Но Хмельницкий нажимал и на идеологию, на содержание григорьевских статей: дескать, он придерживается устарелых славянофильских концепций, прославляет забытых всеми консерваторов; позорно, что прогрессивный журнал «Русское слово» печатает такие труды и т. д. Капля камень точит, подобные жалобы западали в душу графа. Хмельницкий начал, продолжая линию Полонского, исправлять и сокращать статьи Григорьева, тот, естественно, еще более взъярился, чем при прежних ситуациях: уж от своего протеже он такого совсем не ожидал. И когда графу был снова представлен альтернативный ультиматум, хозяин предпочел лицемерного проходимца!

Григорьев в августе, вослед Полонскому, ушел из «Русского слова», Хмельницкий ликовал, в течение нескольких месяцев он безнаказанно жулил, огрел графа на кругленькую сумму, которую, наверное, никто и подсчитать не мог — сколько он утаил себе от гонораров и от расходных сумм.

Хмельницкий умел воровать, но не умел «на уровне» держать петербургский толстый журнал. Сразу же стала падать подписка. Это-то граф разглядел даже издалека; в 1860 году он решил не только уволить Хмельницкого, но и самому отказаться от редактирования. Он с середины этого года передал журнал одному из активных сотрудников — Г.Е. Благосветлову, который тоже был немного проходимистый, но зато умный, цепкий, энергичный, демократичный в самом радикальном духе; вскоре благодаря приглашенному Д.И. Писареву он сделал «Русское слово» одним из самых популярных и «левацких» журналов шестидесятых годов.

Опять Григорьев оказался на мели. Наступила полоса мимолетных участий в разных периодических изданиях. Известный педагог и публицист В.Я. Стоюнин редактировал тогда полугазету-полужурнал «Русский мир» (выходил два раза в неделю); Григорьев напечатал у него в четырех номерах (январь 1860 года) замечательную статью «После «Грозы» Островского. Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу». Она не столько о «Грозе», сколько вообще о драматургии Островского; недаром автор перенес сюда немало страниц из своей москвитянинской статьи «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене». И здесь наиболее подробно критик сформулировал свое понимание народности и критериев оценок — этических и эстетических: «Для меня лично, человека в народ верующего и давно, прежде вашего Лаврецкого, воспитавшего в себе смирение перед народною правдою, понимание и чувство народа составляют высший критериум, допускающий над собою в нужных случаях поверку одним, уже только последним, самым общим критериумом христианства».

Развивая идеи Пушкина и Белинского, Григорьев говорит о двух значениях слова «народ»: народ «в обширном смысле» («…слагающееся из черт всех слоев народа, высших и низших, богатых и бедных, образованных и необразованных»), то есть национальность, и — «в тесном смысле» («неразвитая масса»). Литература народна, когда она отражает «взгляд на жизнь, свойственный всему народу», определившийся в «передовых его слоях»; а передовые слои – это «верхи самосущного», органического развития народа. Островский народен именно в этом смысле.

Почему-то на этом и закончилось сотрудничество Григорьева в «Русском мире». Не сошлись! Случайным было и участие в «Сыне отечества» Старчевского, где около трех лет назад был опубликован цикл стихотворений «Борьба». Здесь Григорьев напечатал интересный полукритический, полумемуарный очерк «Беседы с Иваном Ивановичем о современной нашей словесности и о многих других вызывающих на размышление предметах» (март 1860 года). Любил он старомодные длинные названия! Также случайным оказалось и сотрудничество с «Отечественными записками» А.А. Краевского; оно возникло, вероятно, потому, что там публиковал свое песенное фольклорное собрание П.И. Якушкин, а Григорьев как бы в разъяснение этой публикации дал в журнал переделанную и расширенную фольклористическую статью из «Москвитянина»: «Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны» (апрель и май 1860 года).

Более прочной оказалась связь Григорьева с ловким (и прижимистым!) издателем Ф.Т. Стелловским, специализировавшимся на выпуске музыкальной литературы; он издал, например, 12-томное «Полное собрание сочинений» А.Е. Варламова (Григорьев должен был написать к этому собранию биографию хорошо ему знакомого композитора, но, видно, не успел). Позднее, в 1862—1864 годах, наш поэт с помощью Ф.Т. Стелловского издаст свои переводы либретто около 20 опер западных композиторов (Бетховен, Россини, Мейербер, Доницетти, Верди и др.).

Ф.Т. Стелловский издавал еще журнал «Театральный и музыкальный вестник», при котором было приложение «Драматический сборник» — ежемесячные публикации драматических произведений, отечественных и переводных. И Стелловский пригласил Григорьева возглавить это приложение; в мае 1860 года Главное управление цензуры официально утвердило его редактором; впервые наш литератор стал во главе журнала, тем более что в августе Стелловский объявил о прекращении нерентабельного «Театрального и музыкального вестника», поэтому «Драматический сборник» стал самостоятельным журналом. Впрочем Григорьев не очень серьезно занимался своим новым детищем, опубликовал там несколько статей и перепечатал из дружининской «Библиотеки для чтения» когда-то проданный туда свой перевод комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». Но еще до своего редакторства он опубликовал в «Драматическом сборнике» — на этот раз впервые — свой перевод (точнее – переработку) драмы Шекспира «Шейлок, венецианский жид» (январь 1860 года).