налогов и установлением там законности и порядка в XVIII в. было так же нереально, как и в Западной Европе в IX в. Это в течение XIX в., когда население Северной Америки многократно увеличилось за счет иммиграции, ситуация в корне изменилась. Но тогда, в XVIII в., британский король и парламент, так же как некогда сын Карла Великого, Людовик Благочестивый, увлеклись имперской идеей и решили в один миг преобразовать огромные малонаселенные территории Северной Америки в старую добрую Англию. Трудно сказать, руководствовались ли британцы при этом идеей воссоздать некое подобие Римской империи, подобно Каролингам в IX в. Но результат действий английского короля Георга III в XVIII в. был такой же, как и результат действий франкского короля Людовика в IX в. — отпадение от империи огромных территорий, не пожелавших становиться частью единого государства. И основной движущей силой этой революции, которую Л.Лэнгли называет «революцией сверху» ([146] р.14), так же как и при распаде империи Карла Великого в IX в., стала местная элита, которой не понравилось стремление сюзерена к концентрации в своих руках слишком большой власти и навязывание ей имперской идеи[91].

Итак, история создания и развития колоний в Америке полностью подтверждает сделанные ранее выводы о том, что основные черты феодализма, характерные для континентальной Западной Европы в раннем средневековье, обусловлены не культурными особенностями отдельных народов и не наступлением некоего мистического «часа X», в котором «рабовладельческий строй» в Европе и Средиземноморье вдруг поменялся на «более прогрессивный» феодальный строй (к чему по сути сводился марксистский взгляд на этот вопрос) Развитие феодализма и феодальных отношений в Западной Европе было обусловлено крайне слабой населенностью бывших провинций Западной Римской империи в раннем средневековье, и как мы видели выше, эта закономерность повторяется во всех других примерах, в которых речь идет о малонаселенных странах или территориях. История крепостного рабства в Новой истории не ограничилась американскими колониями и Восточной Европой и не закончилась в середине XIX в. вместе с отменой рабства в Америке и крепостного права в России и Австро-Венгрии[92]. В ряде колоний, где было мало своего собственного населения (Суринам, Фиджи, Момбаса, Малайя, Куба, Гавайи, Австралия, Реюньон и других), вплоть до конца XIX в., а в некоторых — до середины XX в., существовало контрактное рабство. При этом в качестве контрактных рабов использовали уже не европейцев, как в британских, французских и голландских колониях в Северной Америке, а привезенных на эти территории китайцев, индусов, японцев, полинезийцев и африканцев. Но суть заключенного с ними крепостного контракта оставалась такой же, как и в Северной Америке в XVII в. ([10З] рр.272–276) И лишь с ростом населения указанных стран и территорий эти феодальные отношения окончательно исчезли.

В заключение настоящей главы я бы хотел остановиться еще на одном явлении, уже в области военной истории, также не нашедшем до сих пор удовлетворительного объяснения, которое также, по-видимому, можно считать характерным для феодальных обществ. Так, во всех военных энциклопедиях и книгах по военной истории можно прочитать, что начиная с конца античности и вплоть до ХII-ХIII вв. в Европе установилось господство кавалерии как доминирующего рода войск, а пехота практически исчезла. Некоторые авторы связывали это с новыми изобретениями (седло и стремена, более совершенные виды лука). Но эти предположения не вяжутся с имеющимися фактами. Седло и стремена были изобретены еще во II в. до н. э. [198], а тенденция к преобладанию кавалерии в Европе обозначилась лишь спустя 5 столетий. Что касается лука, то, например, по мнению известного военного историка Г.Дельбрюка, лук и техника стрельбы из него были известны на Востоке с незапамятных времен и принципиально не изменились к концу античности, о чем свидетельствуют древние изображения; поэтому его распространение в Западной Европе в раннем средневековье как обязательный элемент вооружения конного воина нельзя объяснить какими-либо серьезными техническими усовершенствованиями ([18] с.1949).

Другие авторы преподносили «господство кавалерии» как некое новое слово в военном искусстве, которое было якобы связано с развитием военной тактики. Но видные историки и специалисты в области военной истории говорят как раз об обратном. Ф.Лот, ссылаясь также на мнение известного военного историка Ч.Омана, писал: «с того дня, когда кавалерии удалось вытеснить пехоту[93]… настоящего искусства войны больше не существует. Оно возродится вновь лишь в XIV в., в ходе Столетней войны, и особенно в XV в., вместе со швейцарской пехотой» ([151] р.209). Г.Дельбрюк критиковал авторов, утверждавших, что трансформация в сторону увеличения роли кавалерии началась еще при Александре Македонском и продолжалась в последующие столетия. Наоборот, утверждал он, доказывая на цифрах, соотношение пехоты и кавалерии во всех известных войнах и сражениях античности не менялось, кавалерия и у Александра, и у Ганнибала, и у Цезаря составляла, как правило, не более 1/5 от всего войска ([17] с.433; [18] с.1943). И он также связывал тенденцию к преобладанию кавалерии с упадком военной тактики, ссылаясь при этом в свою очередь на Аристотеля, который писал в своей "Политике": «Тяжеловооруженной пехотой нельзя пользоваться при отсутствии тактического порядка. И так как в древности не имели об этом представления и не знали этого искусства, то сила войска основывалась на одной лишь коннице» ([18] с. 1934). И далее Г.Дельбрюк отмечал, что «о настоящем военном искусстве в эпоху Средних веков мы слышим очень мало» ([18] с.2031). Получается, что не было никакого «нового слова» в военной тактике, скорее наоборот — все историки от Аристотеля до Г.Дельбрюка и Ф.Лота писали об исчезновении военного искусства вместе с распространением кавалерии. С чем же был связан этот феномен, и какими соображениями руководствовались Константин Великий в IV в. н. э. и Карл Мартель в VIII в., внедрявшие кавалерию соответственно в римскую и франкскую армию? Мы знаем из военной истории, что оба были незаурядными полководцами, победившими немало своих врагов, но далеко не военными гениями. Что же им удалось увидеть такого нового, что заставило их изменить военную тактику, чего до них не увидели действительные военные гении: Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, давайте посмотрим, в чем собственно состояло изменение военной тактики в раннем средневековье по сравнению с античностью. Можно констатировать два основных изменения. Первое — все воины становятся, по определению Г.Дельбрюка, «одиночными бойцами». По его словам, «эта эпоха уже неспособна создавать тактические части. Вся боевая сила основывается на одиночном бойце, на личности» ([18] с. 1940). Соответственно, практически все эти «одиночные бойцы» — на коне, но при необходимости могут сражаться и пешими, как делали, в частности, западноевропейские рыцари вплоть до конца средних веков. И набор их вооружения включает почти все известные в