Спустя три дня Чайковский вернулся в город с телегой и увез великую княжну на свою семейную ферму, спрятав под снопами соломы».

Таким же образом с таким же результатом прошел третий день, четвертый – и наконец те пять дней, которые Анатолий Башилов имел законное право провести в приюте на Фрёбельштрассе, подошли к концу.

Проведя шестой день в таких же бесплодных поисках работы, последним вечером Анатолий, едва волоча ноги, брел в сторону приюта, размышляя, удастся ли ему уговорить начальство позволить ему подписать еще одну «Подписку об уведомлении» и снова получить место на железной койке и миску похлебки или ему придется устроиться на ночь в каком-нибудь темном уличном закоулке. Вдруг рядом раздался визг тормозов. Анатолий шарахнулся в сторону, испугавшись, что снова задумался на переходе – в последнее время с ним такое случалось настолько часто, что он и сам не смог бы ответить на вопрос: а не нарочно ли он это делает? Не ищет ли смерти, которая решила бы все его проблемы?

Чего греха таить, приходила ему иной раз такая мысль… но тогда он вспоминал стенд с фотографиями неопознанных трупов, на котором он два года назад увидел фотографию Анны. Уж очень страшны были эти снимки, и Анатолий откладывал столь радикальное и бессмысленное решение своей судьбы на потом.

Итак, он шарахнулся от резко затормозившего автомобиля, как вдруг дверца его распахнулась и из нее резво выкатился лысый толстяк в желтом костюме и желтых ботинках – весь настолько весенний и цветущий, что Анатолию показалось, будто вокруг внезапно разнесся запах акации, которую он видел один-единственный раз в жизни – в Крыму, в Ялте, в 19-м году, когда стоял под цветущим деревом и ждал, что его сейчас расстреляют. И было так невыносимо странно умирать под этим прекрасным, благоухающим деревом, что Анатолий с каким-то даже недоумением смотрел на тех людей, которые собирались его убить.

С тех пор этот аромат его и пугал, и радовал – все же тогда он остался жив!

– Анатоль! – заорал в эту минуту толстяк. – Мой Анатоль! Неужели это ты?!

– Клаус? – ошеломленно пролепетал тот, слишком растерянный и измученный, чтобы гордо отвернуться и уйти.

Мелькнула мысль – может быть, удастся разжиться у Клауса хотя бы небольшими деньгами и поесть наконец досыта?

Между тем Клаус бросился ему на грудь, едва не сбив с ног, и затрясся в рыданиях.

– Черт проклятый! – всхлипывал он. – Я тебя ненавидел! Я тебя видеть не хотел! Я тебя ни разу не навестил в тюрьме! Я уверял себя, что ты для меня умер! Но сейчас увидел тебя – и все во мне перевернулось. Чуть сердце не выскочило. Вот послушай!

Он схватил Анатолия за руку и прижал ее к своей груди.

– Я счастлив видеть тебя, гад ты этакий! – причитал он, лучась улыбкой и в то же время чуть ли не рыдая. – Ты изменился… ты очень изменился! Похудел, повзрослел, но стал даже интереснее, чем раньше. И способен волновать меня по-прежнему… – сообщил он лукаво и как-то странно дернул руку Анатолия вниз, словно намеревался заставить его проверить степень своего волнения так же, как только что заставил проверить степень своего сердцебиения.

Анатолий отпрянул.

– Ты злишься? – изумился Клаус. – А ведь это я должен злиться. Ты искалечил моего мальчика. Ты… но я прощаю тебе это. Ты ревновал, это понятно! И я его все равно скоро выгнал.

– Клаус! – раздался вдруг сердитый голос из автомобиля, а потом резкий клаксон. – Мы опаздываем!

– Иду! – крикнул Клаус, досадливо обернувшись. – Ах, дьявольщина! У меня встреча… неотложная, очень важная встреча! Но я не хочу тебя терять. Мы должны снова увидеться и поговорить. У меня есть для тебя работа, – он говорил так быстро, что брызгал слюной. – Я открываю мюзик-холл с мужской, чисто мужской труппой. И зрители будут мужчины! Понимаешь? – Он хитро подмигнул. – Мне нужны администраторы для отбора и проверки мальчиков-статистов. Я бы поставил тебя во главе этих администраторов. Можно будет хорошо заработать! Сейчас я как раз еду на встречу с человеком, который готов крупно вложиться в этот проект. Он из наших… ты понимаешь? – Клаус многозначительно подмигнул. – Он хочет, чтобы все было красиво, очень красиво… чтобы у меня работали только красавцы, а я ведь не видел человека красивее тебя, Анатолий! Давай забудем наши прошлые неурядицы. Давай помиримся и поможем друг другу.

Клаксон зазвучал снова, и Клаус, что-то сунув в руку Анатолию, бросился к автомобилю, крича:

– Жду тебя завтра в любое время! Сегодня я допоздна задержусь, вернусь только к утру, а завтра приходи… лучше после обеда, чтобы я мог выспаться. Я сменил квартиру, вот адрес! Приходи, любовь моя! Приходи!

Проводив взглядом черный лакированный зад автомобиля, Анатолий посмотрел, что сунул ему в руку Клаус. Это была визитная карточка – всего лишь визитная карточка!

Денег Клаус не оставил. Ни марки.

Если до этого Анна читала рукопись с интересом и даже с некоторым волнением, сейчас она не выдержала и расхохоталась. Но сразу же испуганно подавила смех и прислушалась – не услышали ли хозяева? Не войдут ли?

На всякий случай она сунула тетрадку под подушку и притворилась спящей.

За дверью, впрочем, было по-прежнему тихо – ее не осмеливались беспокоить.

Конечно, спящей притворяться было глупо – с чего бы это она начала хохотать во сне?! Но эти последние строки, написанные Татьяной Боткиной, были еще глупее, их в самом деле нельзя было читать без смеха.

Какая еще семейная ферма – в России-то? Это на Татьяну так подействовала жизнь во Франции. Быстро же она забыла русскую деревню – хотя, впрочем, вряд ли она ее когда-то знала. Ферма, с ума сойти!

Но это еще ладно. Самое смешное, что Чайковский вывозит Анастасию из города, спрятав ее под соломой. Кто же из города солому в деревню везет?! Такое может написать только человек, который совершенно не знает жизни крестьян. А солдат, половина которых была из этих самых крестьян, так просто не проведешь! Чайковского остановил бы первый же патруль, тем паче что исчезнувшую княжну наверняка искали, да еще как искали!

Анна вспомнила старый французский роман об аристократах, которые пытались бежать из Парижа, где восстала революционная чернь (совсем как в России!) и каждого благородного человека норовила отправить на гильотину. Кое-кому удалось скрыться, но на крестьянские возы с сеном, которые выезжали из города, восставшие сразу обращали внимание. Да разве повезут сено из города в деревню?! Стражники тыкали в сено саблями или стреляли из пистолетов до тех пор, пока оттуда не начинала струиться кровь. И потом, разворошив сено, под ним находили мертвые тела аристократов.

Определенно та же участь ждала великую княжну, если бы Чайковский и в самом деле пытался вывезти ее из Екатеринбурга под соломой.

И добрый портной, у которого спрятали раненую Анастасию, – тоже нелепость. Она лежала в его постели! У человека, чинившего одежду красноармейцев! Да ее нашли бы там в минуту!