Анатолий устроился за столиком в «Фридрихсхофе» над чашкой кофе, изо всех сил стараясь придать хотя бы некую интересность и значительность лицу, которое уже утратило прежнюю красоту и свежесть.

Человек пятьдесят, сидевших поблизости, пытались проделать то же самое. Но время шло, Любич не появлялся, его ассистенты тоже не вбегали с криком, что срочно требуются японские гейши, римские легионеры, русские революционеры, турецкие наложницы, рейтары времен Столетней войны u. a.m.[77] – и все явственней видно было, что здесь собрались не любимцы удачи, а люди сломленные, промерзшие, изголодавшиеся по хлебу и ролям в новых великих фильмах, они мешали официантам, потому что ничего не заказывали, а только сидели или торчали у них на пути.

Проведя во «Фридрихсхофе» два дня, Анатолий махнул рукой на карьеру кинозвезды и отправился искать счастья простого человека.

«Крайне нуждающаяся группа офицеров б. Российской армии просит предоставить ей работу по набивке папирос. Работа проводится быстро, дешево, аккуратно и добросовестно. Krappstr. S. Bel. Fr. Reder, Sokoloff. Расстояние не стесняет».

Это объявление Анатолий увидел на стене и долго стоял перед ним, читая его снова и снова. Буква «б.», стыдливо подразумевающая слово «бывший», своей безысходностью заставила его горло сжаться в спазме.

Интересно, эта группа офицеров прошла его путем бесплодных поисков работы, прежде чем бросить в море человеческого равнодушия эту записку с призывом о помощи? И где они успели побывать, где уже получили отказ? Утратили надежду или еще ждут благосклонности судьбы? Сам Анатолий часами бродил по центру Берлина, заглядывая во все магазины «старого Запада»[78] – те, что были расположены вблизи Александерплатц, в лавки, на склады, в прачечные, даже обращаясь к торговцам с тележками.

Он начал на Бюловштрассе с лавки скобяных изделий, где вдобавок имелась и своя точильная мастерская. В эту лавку он когда-то отдавал точить ножницы по просьбе своей прежней квартирной хозяйки. Анатолий явился в своем уже окончательно потерявшем приличный вид пальто; мятую шляпу снял в дверях и почтительно замер в трех шагах от прилавка.

Блондинка-продавщица недоверчиво глянула на него из-за плеча солидного покупателя, пристально изучавшего пилку для ногтей. Она уже выдвинула ящичек кассы, очевидно намереваясь подать мелочи этому явно нищему посетителю, но тут из двери за прилавком вышел мужчина – вероятно, хозяин, в светло-серой жилетке и пенсне на черном шелковом шнурке. Седые волосы его были подстрижены ежиком, а черные усики напомажены так, что аромат разносился по всей мастерской, забивая даже запах машинного масла.

– Фройляйн, мне не надо денег, – поклонился барышне Анатолий и повернулся к хозяину: – Я безработный и хотел бы у вас трудиться.

Хозяин склонил голову набок, наморщил лоб и глянул на посетителя испытующе. Потом спросил:

– С металлом приходилось работать?

– Нет. Я медик по профессии, – признался Анатолий будто в чем-то постыдном.

– Медик! – изумился хозяин. – На что мне медик?! Если я во время работы обрежу палец, я сам его и перевяжу! – пошутил он и громко засмеялся.

Барышня тоже хохотнула. Анатолий с великим трудом выдавил улыбку.

Да, глупо получилось. Надо уходить.

– Клиентов обслуживать сможете? Принимать заказы, выписывать квитанции? – внезапно спросил хозяин, и Анатолий взбодрился:

– Могу!

– Думаете, у вас получится?

– У меня учтивые манеры, – сдержанно похвалился Анатолий.

– Ладно, Фрида, запиши его адрес, – велел хозяин. – Мы вам сообщим, если что-то появится.

– Скажите ваш адрес, – равнодушно буркнула Фрида, и Анатолий сказал:

– Hauptpostamt[79], до востребования.

Хозяин и Фрида взглянули на него испуганно. Возможно, им никогда не приходилось писать на Hauptpostamt.

Уходя, Анатолий изобразил неловкий поклон. Хозяин несколько раз задумчиво кивнул на прощанье.

Конечно, это было всего лишь вежливой отговоркой, но она вселила в Анатолия подобие бодрости. Впрочем, он не намеревался сидеть и ждать у моря погоды.

На Постдаменплатц в небольшой прачечной, лишь только Анатолий вошел, толстая хозяйка в белом переднике, шуршащем крахмалом, схватила его за рукав и повернула к двери, придирчиво осмотрев потом свою руку – не испачкалась ли.

В магазинчике «Перчатки» милая молодая женщина сочувственно оглядела Анатолия и сказала мягко: «К сожалению, места для вас нет». Видно было, что ей и впрямь жаль.

– Не нужен ли вам помощник? – спросил Анатолий у мужчины с ручной тачкой, который продавал апельсины напротив Потсдамского вокзала. Тот велел приходить к восьми, а там видно будет:

– Если старуха моя не придет, вы мне поможете.

И, заметив голодный взгляд Анатолия, дал ему, после долгих поисков и тщательного отбора, апельсин с пятнышком зеленой плесени.

Заведующий угольным складом в районе Северного вокзала, крепкий коротышка, долго осматривал Анатолия цепким взглядом снизу вверх. Потом потребовал показать ему бицепсы. Но чего не было, того не было!

– Не-е-е-а, – разочарованно протянул угольщик, однако, когда Анатолий был уже на пороге, хозяин вдруг окликнул его:

– А писать как следует умеете?

– Умею, – удивился Анатолий.

– Хотя нет, – отмахнулся угольщик. – Вы же русский, да? А мне надо, чтобы по-немецки умели писать.

– Я пишу по-немецки без ошибок, – сообщил Анатолий, однако угольщик недоверчиво ухмыльнулся (видимо, это казалось ему невозможным) и снова протянул:

– Не-е-е-а!

В продовольственной лавке близ Александерплатц Анатолию отказали в работе, но предложили просроченную ливерную колбасу и две черствые булочки. Возражать он не стал.

Анна Филатова приоткрыла окно, чтобы проветрить: в комнате витал навязчивый аромат дешевых духов Татьяны Боткиной и еще более удушливый запах – коварства и интриги. Потом легла на кровать, подоткнув повыше подушку, чтобы удобней было читать, и некоторое время смотрела на клеенчатую обложку тетрадки, не решаясь ее открыть. Чудилось, Анна стоит на каком-то пороге… и после того, как она его переступит, для нее начнется совсем другая жизнь.

Отчего-то было не по себе…

Наконец она отважилась, открыла тетрадку и прочла первые строки, написанные по-русски мелким, но довольно разборчивым почерком, так непохожим на почерк Анастасии, который она, Анна, переняла в свое время не без труда: