Шаря носом по влажному мху, пес принялся обследовать местность. Он обогнул пенек, облепленный поганками, накинул петлю на покосившуюся березу и, нырнув в папоротники, вдруг подал голос.

«Еще решит, что колышек надо притащить в зубах», – подумал Хабулай.

– Назад, – крикнул он. Проводник ему еще пригодится.

Собака вновь подбежала к хозяину, морда у нее была довольно обиженная.

– Искать. – Хабулай направил ищейку в другую сторону.

Пес немного попетлял и обнаружил новую ловушку. Если бы ему можно было объяснить, что не надо сразу же останавливаться и рыть! Ведь не на сусликов же охотится!

– Ко мне, Лисок, ко мне! – Собака вернулась к хозяину, тот подхватил ее под мохнатое брюшко и засунул в суму.

Вперед не пройти, похоже, все здесь утыкано кольями, а следы идут по прогалине вдоль болота… Рискнуть, положиться на удачу, или вернуться?

Здравый смысл подсказывал, что славянина не взять. Но вернуться… Что скажет Хабулай Аппаху, чем оправдает смерть воинов? Но если они продолжат поиски, похоже, не вернется никто… И Хабулай решил! Нечего рисковать оставшимися в живых, а за тех, что пали, он ответит. Пусть Аппах решит его судьбу.

Кроме Хабулая, в живых осталось только двое – Хосхар и Силкер. Он собрал воев вокруг себя и коротко приказал: «Отступаем». Те молчали. По глазам десятник понял, что они не одобряют решения, но объяснять ничего не стал. В конце концов, он волен делать то, что считает нужным, а они обязаны подчиняться.

– Раздобудьте палки, – сказал он, – щупайте мох, прежде чем сделать шаг.

* * *

Они возвращались. Трое из семи. Сыскач, выпущенный из сумы, бежал впереди, обнюхивая каждую кочку. Иногда собака подавала голос, и маленький отряд обходил подозрительное место. Впереди маячила чащоба. Добраться до нее, а там недалеко и до песчаного откоса – наверняка можно пройти напрямик, не плутая по лесу. Воины спустятся в низину и присоединятся к основному отряду.

Лес с каждым шагом становился все гуще. Лисок, рыжим пятном мелькавший между деревьев, подолгу пропадал из виду, ныряя в заросли.

Впереди начинался настоящий бурелом, продраться сквозь него отряд не мог, надо обходить. Хабулай уже хотел окликнуть собаку, когда она вдруг сама выскочила из зарослей, подлетела к нему и принялась, повизгивая, то смотреть прямо в глаза, то коситься на лес и пятиться.

– Хосхар, – приказал десятник, – глянь, что там, только осторожно.

Лисок, вполне довольный собой, затрусил впереди мрачного воина.

Солнце, вернувшееся на свое законное место, опять начинало припекать. Небо мало-помалу становилось бледно-голубым, барашки облаков разбежались, роняя кудрявые клочья по всему необъятному пастбищу, – верный признак того, что скоро навалится жара, удушливая и беспощадная, хуже, чем была до бури.

Полосатый шмель с жужжанием стартовал от сиреневой чашечки иван-чая, сделал круг почета над залитой солнцем небольшой проплешиной, бог весть каким чудом возникшей посреди чащобы, и ракетой ушел ввысь. В воздухе носилась мошкара. По влажному листу медленно скользила улитка. Черная бабочка вдруг села Степану на запястье, тут же затрепетала крылышками, окаймленными ярким узором, и улетела…

Он ощущал себя частью этого стрекочущего, жужжащего, ползающего, одуряюще пахнущего влажной землей и травами мира. Никогда раньше не испытывал ничего подобного, все время куда-то спешил, занимаясь неотложными, но, в сущности, бессмысленными делами. Лишь ради одного этого стоило провалиться в тартарары… Чем он лучше этой улитки или этой бабочки? Что изменится под синим шатром неба, если кто-нибудь наступит на него железной пятой? Ничего! Так стоит ли дрожать из-за иллюзии, называемой жизнью?

За проплешиной тропу преграждал ветровал, меж поваленных стволов росли папоротники. В залежах стволов можно и ноги поломать. Немного помешкав, он занес ногу, как вдруг что-то побудило замереть. Папоротники слева от ствола как-то странно зашевелились. Вдруг всего на мгновение показался серый щетинистый горб, потом слева вырос еще один, рядом – еще… Волки!

Они и не думали оставлять его в покое. Не те это звери, которые прощают обиду! Еще хорошо, что вовремя заметил. Он вскинул самострел, но волк шарахнулся в сторону, и стрела ушла «в молоко».

Степан разом потерял интерес к бабочкам, улиткам, шмелям, стрекозам, равно как и к иным прелестям лесного пейзажа. Мысли сами собой стали простыми и приземленными, а у кого бы не стали, когда на тебя несется здоровенный волчара, как паровоз на Анну Каренину…

Все, что успел Степан, – прикрыть горло предплечьем. Тварь с разбегу прыгнула, едва не сбив его с ног, вцепилась в руку и затрясла башкой, пытаясь оттяпать кусок живой плоти. Только не вырваться, промелькнуло в голове, будет еще хуже, волчьи зубы располосуют так, что ни один хирург не заштопает. Степан со всей силы вмазал арбалетным ложем по нюху, хватка чуть ослабла, и пропихнул кулак поглубже в глотку. Зверюга захрипела, разжала челюсти и повисла на руке, как щука на рыболовной снасти. Степан чуть подал ладонь назад и сжал шершавый влажный язык у самого корневища:

– Получай, гаденыш!

Он размахнулся на манер метателя молота и от всей души саданул зверя о ближайшее дерево хребтиной. Волк обмяк и, перейдя в разряд беспозвоночных, червем сполз на землю, а Степана обдало холодным душем с дерева. «Очень мило с вашей стороны, дорогая береза, еще бы водицы испить!»

Ему показалось, что схватка длилась минимум четверть часа, хотя в действительности прошло лишь несколько секунд. Если бы она продолжилась чуть дольше, то двое других волков уже с аппетитом рвали бы его бренное тело, а то и цапались между собой, не поделив добычу. С временем творилось что-то непотребное, оно то замедлялось, то неслось стремглав, как груженный боеприпасами товарняк, которому вдруг дали зеленый свет. Ох, не тряхануло бы на стрелке…

Степан вдруг увидел еще двоих зверей, совсем рядом! Да что же это такое, тут, понимаешь, только гармонию мира осознал, а тебя хотят сожрать, причем в самом буквальном, если не сказать низменном, смысле слова. Нет уж, дудки!

Заложив совершенно немыслимый вираж, он ушел от клыкастой пасти и с неожиданным для самого себя проворством вскарабкался на березу. Это ж надо, что адреналин с организмом делает!

Волки прыгали, клацали зубами, рычали, но достать его, естественно, не могли… У Степана возникло совершенно идиотское желание показать им язык, что он с великой охотой и сделал, впрочем, особенного впечатления не произвел, дети матери-природы даже не заметили хамства! Ничего, сейчас заметят… Он изловчился, снарядил самострел и прострелил башку самому ретивому прыгуну. Совсем несложно, если приноровишься.

Второй волк растерянно обнюхал собрата, походил вокруг, скорбно ссутулившись. Потом, вдруг поняв, что дело – дрянь, развернулся и бросился к спасительным папоротникам.