А я остаюся с тобою, родная моя сторона,

Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна!

Жили были два гуся,

Вот и сказочка вам вся.

Русская народная присказка

Плохо не знать географии. Вот так едешь, горя не знаешь, а потом на пути оказывается океан, и всё — закончен поход, хотя океан и не Тихий, а Индийский. Он и поменьше и помельче (Марианская впадина, если автору не изменяет плохое знание географии, тоже в Тихом океане), но от этого не легче. На катке даже захудалого моря не форсируешь, не то что океан. Стой на бережку, чеши башку и решай, как дальше быть.

Тихий вечер опустился на долину Ганга. Издалека, под заливистые звуки гармошки доносилась народная песня: «Эх шудра я, Брахмапутра моя!» Индийский океан собачонкою свернулся у самых ног, льстя себя надеждою омыть кирзачи пришельцев.

Юра и Богородица сидели на хрустком ракушечнике, задумчиво глядя в сторону сказочного острова Ланки. Неподалёку расположился темнолицый йог. Он сидел в позе лотоса, невидящие глаза смотрели сквозь путешественников.

— Ты не беспокойся, — сказал ему Юра. — Мы сапоги в океане мыть не станем, мы же не юнцы зелёные, мы понимаем, что природу беречь надо.

— Скажите это на санскрите, и вы услышите правду! — произнес темнолицый знакомым голосом.

— Ба, земляк! — обрадовался Юра. — Не пропал, значит! А я о тебе беспокоился!

Йог не ответил, снова уйдя в созерцание астрала.

— Зачем беспокоиться, я же говорил, что он не пропадёт, — тихо попенял Богородица. — Русский человек, ежели знает, куда ему надо, никогда с пути не собьётся. Петли может класть хуже зайца по первой пороше, но до места всегда доберётся.

— А я вот до Москвы не доехал, — вздохнул Юра. — Что же я теперь, не русский?

— Русский, это уж точно. Только делать тебе в Москве нечего, потому и не доехал. С братом ты повидался, у матери погостил, а всё остальное уже и неважно.

— Я слово дал назад не поворачивать, пока Москвы не увижу.

— Слово — это серьёзно, — согласился Богородица. — Помочь бы тебе, а как?

— Чего спрашиваешь? Ты же всемогущий…

— Всемогущий-то всемогущий, а прикинь, если океан засыпать или Москву сюда перетащить, от такого всемогущества, знаешь, сколько вреда получится? Так что думать никогда не вредно, особенно всемогущему.

Богородица задумался глубоко, словно впал в нирвану заодно с любителем санскрита. Юра сидел, насвистывал что-то народное.

— Говоришь, слово дал не поворачивать? — спросил очнувшийся Богородица. — Так и не поворачивай. Я каток разверну, а ты прямо поедешь, к дому…

— А ведь это выход, — признал Юра. — Жаль, Москвы так и не повидал.

В джунглях что-то затрещало, и тяжеловесный слон, неся на холке невозмутимого индуса, выступил на берег. Следом, исходя на лай, бежала маленькая белая собачонка. Ежесекундно рискуя попасть под тяжеловесную ногу, она наскакивала на слона и тявкала, хрипела, заливалась!

— Ну что, — сказал Богородица, — поглядеть хотел? Гляди, вот тебе: слон и Моськва.

— Какая же это Моськва? — весело сказал Юра. — Это моя Любанька. Ишь ты, в какую даль за хозяином примотала!

Следом на Любанькой из непроходимой чащи танцующей походкой вышла повзрослевшая четырнадцатилетняя Надька.

— Привет, пап, — сказала она. — Вот ты где. Накатался? Тогда давай к дому, у мамы обед стынет.

И всё сразу стало просто, ясно и понятно.

— Манёк, заводи! — крикнул Юра, вскакивая на ноги.

Богородица споро развернул каток, выводя его на широкую, единственно верную дорогу, ведущую к дому, а поскольку слово «заводи» всякие значения имеет, то и песню завёл, народную, как полагается в начале пути:

Вернулся я на родину, и у пруда под ивою

Ты ждёшь, как в годы давние, прихода моего…

Юра уселся на водительское место, положил привычные руки на руль.

— Надька! Домой поедем! Сигай сюда! Прокачу с ветерком!

Была бы только Родина богатой да счастливою,

А выше счастья Родины нет в мире ничего!

Это не конец, у жизни конца не бывает.