Как всё же хороша жизнь, товарищи-люди, когда человек влюблён, как приятна. Больше космоса она, жизнь, больше Вселенной. И ты маленький-маленький в ней, и вместе с тем огромный-огромный, большой и добрый. Счастливый. Очень счастливый! Это не объять, не охватить, это почувствовать надо. Просто счастлив, и всё! Сча-ст-лив! С большой буквы. С самой большой. Потому что её образ, образ любимой, всё время стоит перед глазами. Всё время! Хоть закрой глаза, хоть не закрывай. И на душе, так до замирания сердца тепло, так светло, так празднично, каким могут быть только все праздники Мира сразу. Нет-нет, не так, по другому. Тогда вообще никаких других праздников нет, их быть не может, только она, её глаза, ей лицо, её улыбка, её голос… И глаза… Умм! И ласковые, и нежные, и внимательные-внимательные, и тревожные, и открытые, со звёздными таинственными искрами, глубокие-глубокие. Неземные, манящие и незащищённые… Только эти глаза видеть и хочется, только её улыбку видеть, только её голос слышать. А он — голос… Умм! Таких голосов ни у кого больше нет. Во всём мире нет, в целом свете! Только у неё. Это неземной набор струн! Такого инструмента вообще в природе нет, только у неё, у любимой. Он звенит в душе, он поёт, он ласкает, он владеет всем сознанием, мыслями, желаниями, всем существом. Пальцы её рук — кто бы мог подумать! — одни только горячие пальцы не хочется отпускать. Их хочется держать в своих руках, хочется прижать к губам и дышать на них, согревая и нежно целуя. И нет никаких мыслимых и немыслимых проблем и препятствий, ни вообще, ни в частности, ни в ней, ни в тебе самом. Наоборот, только всё самое хорошее, самое лучшее… И мечты. Нет Времени! Нет Расстояний. Нет никаких проблем! Лишь бы быть рядом, быть вместе! Чувствовать тепло её рук, видеть тепло ласковых и нежных глаз, жить с ней одним дыханием, и ничего не говорить, или наоборот, говорить, говорить, говорить.

А если и друг твой тоже влюблён, это вообще, полный улёт. И говорить есть о чём… А можно и не говорить, а только вздыхать, грезя и мечтая. Другое удивительным было: как они раньше этих девочек не увидели и не разглядели. В одной ведь школе учились, одними коридорами бегали, в одной столовке булочками кидались (мальчишки, естественно), на одних линейках выговоры-речи учителей слушали, вместе наверное и территорию школы убирали. А Наташу со Светой не видели. Прятались они, наверное.

— Чиж, а ты помнишь сказку про серую шейку?

— Что? Ты о чём?

— Ну, я о том, почему я раньше не разглядел Светланку. Светку. Цветочек.

— А, ты в этом смысле. Нет, твоя Светланка не серая шейка, она…

— Она, конечно. Это я образно.

— Да… А у Наталки оказывается такие глаза, такие… Представляешь?

— Представляю…

— Я обязательно на неё женюсь.

— Ты?

— Да, на ней. Потому что лучше её никого нет… Просто быть не может. Ты знаешь, она же младше меня, обе они, на два класса, а такая серьёзная, такая порой строгая… Я никого так не слушался, как её. Представляешь? Умная такая, она отличница, как начнёт что-нибудь рассказывать — заслушаешься. Как энциклопедию почитаешь. Нет-нет, энциклопедия — это не интересно. Как в театре побываешь.

— Нет, театр мне не нравится, там не живое всё, надрывное. — Кисло кривится Серёга.

— Да я не про тот театр говорю, я про тот, который слышу, когда она говорит.

— А! У меня так же! Я с моей Светланкой глупым пацаном себя чувствую, как дошкольник. Прыгать хочу, скакать. Как придурок. Придурок я, да, придурок?

— Н-н-нет, конечно! У меня так же. У них природа другая. Женщины. Они… они… матери по природе. Знаешь же. От них вся природа человеческая пошла. И от нас тоже.

— Ага! Такие маленькие ещё… Молодые, в смысле, а…

— Согласен. Представляешь, я заметил, и мне совсем не странно, наоборот, я серьёзно — скажи она мне — умри! — я умру! Скажи она — лети — полечу. Смешно, да?

— Ты что, нет, конечно. Я тебе хотел сказать, что и у меня так же, только… Ты только не обижайся, Валька. Ты — это ты! Навечно. А она… Она очень мне нужна. Навсегда! Я без Светы жить не могу. Это серьёзно! Ты не обиделся, не обижаешься?

— Ну нет, конечно. У меня так же. Ты для меня всё. А она…

— Ты ей уже сказал?

— Нет. Я боюсь!

— И я тоже. Вдруг… она… другого кого… полюбит, а?

— Ты что, Серёга, друг, да таких ребят как ты, во всём городе нет, ни в школе, ни во дворе. А как ты с точки мяч в кольцо бросаешь? Десять из десяти! Ты лучший. Я знаю. И она знает. Знает-знает. Это же видно!

— А я всё равно боюсь.

— Я сам боюсь…

В Лондоне утро уже наступило.

Над проливом Ла-Манш светило восходящее солнце, чистое-чистое и яркое, а над островом зависла плотная облачная шапка. Как своеобразный нахмурившийся рубеж, окантовка. Пряча под собой береговую линию изрезанную многочисленными заливами, речными эстуариями, и прочим… Но шапка плотным «валиком» зависла только над побережьем, при подлёте. Дальше пошли воздушные прогалины, открывая омытую солнцем, просыпающуюся величественную своей необычной красотой страну.

Натовский тяжёлый военно-транспортный самолёт, до отказа заполненный тёмно-зелёными армейскими ящиками, тормозя двигателями и закрылками, вдавил Фила в жёсткое боковое сиденье, мягко затем приземлился на базе военного аэродрома, расположенного близ столицы Великобритании. Кроме военнослужащих и грузовиков, под крылом Фила уже ждала легковая машина с тонированными стёклами. Фил пересел в неё…

Водитель и человек в штатском, вопросов Филу не задавали, только приветливо кивнули головами. Поехали.

— Ну что, сынок, отдохнул? — как всегда дымя сигарой, с весёлой усмешкой поинтересовался сэр Сандерс, при виде благополучно вернувшегося с задания спецсотрудника в своём кабинете на Воксхолл Бридж роуд. — Извини.

— Вполне. — Серьёзно ответил тот, и поморщился от едкого дыма.

— Не обижайся, — не поверил шеф, поднимаясь из-за рабочего стола. — Времени, сынок, нет. Работу нужно одну маленькую сделать. Потом и отдохнёшь. Обещаю! — Сэр Сандерс даже клятвенно руку, и сигарой в ней, к небу поднял. — Веришь?

— Верю, сэр. Я готов.

— Ну и отлично. Тогда давай прокатимся, — неожиданно игриво предложил он. — Что-то в горле пересохло. Выпьем по… чашечке… Кока-Колы! Ха-ха!..

Но ни в один ресторан, ни в одно кафе они не поехали. Водитель шефа, покружив по центру города, вывел лимузин на Оксфорд стрит, свернул на Бейкер стрит, проехал по ней, обогнул Регент парк, и понёсся на Северо-запад…

Фил не спрашивал. Шеф не пояснял, молча курил сигару. Полуприкрыв глаза, слушая из стереодинамиков автомагнитолы классические фортепианные пассажи, направлял дым в систему очистки воздуха в салоне. Наконец машина свернула с широкой автострады на неприметную улочку, потом и в проулок… Остановилась возле ворот неприметного коттеджа. Ворота тотчас послушно открылись. Сэр Сандерс, глянув на Фила, выразительно шевельнул бровями, приехали.