Говоря попросту, мы позволяем своему личному опыту оценивать границы возможного. Совокупность наших представлений становится своего рода якорем, это отправная точка наших рассуждений и место, с которого начинают развиваться наши мысли. Даже когда мы пытаемся скорректировать свои эгоцентричные взгляды, эта корректировка обычно оказывается поверхностной, а мы упрямо склоняемся к подходу, который направляем сами. Это все то же наше стремление к связной истории, просто в другой ипостаси: мы воображаем себе истории на основе того, что пережили сами, а не того, чего с нами никогда не было.

Изучение исторических прецедентов тоже мало что меняет, поскольку по описаниям мы обучаемся совсем не так, как на собственном опыте. Это явление называется разрывом между описанием и опытом. Возможно, Ватсону случалось читать о дерзком проникновении в дом через крышу, но поскольку непосредственного опыта такого проникновения у Ватсона нет, он и не обрабатывает эту информацию, и вряд ли воспользуется ею при решении проблемы. Глупец, по мнению Лукреция? Прочитав о высоких горах, он, возможно, по-прежнему не верит в их существование. «Я хочу видеть их своими глазами, – скажет он. – Дурак я, что ли?» В отсутствие прямого прецедента невероятное выглядит невозможным, в итоге высказывание Холмса не достигает цели.

Однако способность вообразить невероятное нам насущно необходима… Потому что, даже если мы успешно отделим важное от несущественного, даже если соберем все факты (и следствия из них) и сосредоточимся на тех из них, которые действительно уместны, мы зайдем в тупик, если не разрешим себе задуматься о крыше как возможной точке проникновения в помещение, сколь бы маловероятной ни была такая версия. Если же мы, подобно Ватсону, отмахнемся от нее, недолго думая, или если она у нас вообще не возникнет, то просто не сумеем сделать правильных выводов, даже если они сами вытекают из наших рассуждений.

Мы пользуемся наилучшим мерилом будущего – прошлым. Это естественное решение, не подразумевающее, впрочем, точности. В прошлом редко находится место для невероятного. Оно ограничивает наши умозаключения известным, правдоподобным, вероятным. А кто сказал, что улики, собранные вместе и рассмотренные надлежащим образом, никогда не приводят к альтернативным выводам, выходящим за эти рамки?

Вернемся к «Серебряному». Да, Шерлок Холмс вновь торжествует – конь найден, как и убийца тренера, – но лишь после задержки, нетипичной для знаменитого сыщика. Он запаздывает с расследованием (на три дня), теряет ценное время на месте преступления. Почему? Просто он делает то же самое, за что укоряет Ватсона: забывает применить принцип «невероятное – не значит невозможное» наряду с поиском наиболее вероятных вариантов.

Когда Холмс и Ватсон направляются в Дартмур оказывать помощь в расследовании, Холмс упоминает, что во вторник вечером и владелец пропавшего коня, и инспектор Грегори телеграммами просили его о помощи. Озадаченный Ватсон восклицает: «Во вторник вечером! А сейчас уже четверг. Почему вы не поехали туда вчера?» На что Холмс отвечает: «Я допустил ошибку, милый Ватсон. Боюсь, со мной это случается гораздо чаще, чем думают люди, знающие меня только по вашим запискам. Я просто не мог поверить, что лучшего скакуна Англии можно скрывать так долго, да еще в таком пустынном краю, как Северный Дартмур».

Холмс отмахнулся от невероятного как от невозможного, в итоге упустил возможность действовать своевременно. При этом Холмс с Ватсоном поменялись местами, и теперь уже Ватсон, оказавшись в несвойственной ему роли, справедливо упрекает Холмса.

Даже самый лучший и проницательный ум обязательно подчиняется уникальному опыту и знаниям о мире, которыми располагает его обладатель. Холмс обычно способен рассмотреть даже самые маловероятные возможности. Однако порой и такой выдающийся ум оказывается в плену предвзятого представления о том, что именно из его арсенала доступно в отдельно взятый момент. Словом, архитектура «мозгового чердака» сдерживает в действиях даже Холмса.

Холмс узнает, что конь с узнаваемой внешностью пропал в сельской местности. Весь предыдущий опыт подсказывает Холмсу, что пропавшим конь будет недолго. Ход рассуждений таков: если конь настолько приметен, если это единственное животное в своем роде в целой Англии, как же он может остаться незамеченным в глухой провинции, где почти негде прятаться? Несомненно, кто-нибудь да заметит животное мертвым или живым и сообщит о находке. И это умозаключение, сделанное на основании фактов, было бы идеальным, если бы оказалось верным. Но вот уже четверг, а конь пропал во вторник, и с тех пор о нем никто так и не сообщил. Что же ускользнуло от внимания Холмса?

Коня обнаружили бы, если бы в нем по-прежнему можно было узнать того самого коня. Знаменитому сыщику и в голову не пришло, что внешний вид животного можно изменить, а если бы пришло, он не стал бы пренебрегать вероятностью предположения, что коня по-прежнему прячут. Холмс видит не только то, что перед ним, но и то, что ему известно. Когда мы сталкиваемся с чем-то, не укладывающимся в прежние схемы и не имеющим аналогов в нашей памяти, чаще всего мы не знаем, как истолковать увиденное, или даже вообще не замечаем его и вместо этого видим то, что ожидали с самого начала.

Представим себе этот процесс как усложненный вариант известного примера из области гештальт-психологии, демонстрирующего особенности визуального восприятия. Легко убедиться, что один и тот же объект мы можем воспринимать по-разному, в зависимости от того, в каком контексте он показан.

Возьмем такую иллюстрацию.

Что вы видите в центре – букву В или число 13? Стимул не меняется, а то, что мы видим, – вопрос лишь ожиданий и контекста. Замаскированное животное? Каким бы обширным ни был опыт Холмса, такого в нем не значится, в итоге он даже не рассматривает подобную возможность. Наличие и доступность – благодаря опыту, рамкам контекста, имеющимся точкам привязки – влияет на умозаключения. Мы не увидим букву В, если уберем А и С, и точно так же мы не увидим число 13, если убрать 12 и 14. У нас даже не мелькнет такого предположения, хотя оно возможно, просто маловероятно в таком контексте. А если слегка изменить контекст? Если недостающий ряд присутствует, только он скрыт от наших глаз? При этом вся картина изменится, но не обязательно приведет к изменению нашего выбора.

И здесь возникает еще один примечательный момент: наши представления о возможном обусловлены не только нашим опытом, но и нашими ожиданиями. Холмс ожидал, что Серебряный найдется, поэтому воспринимал улики в ином свете, оставляя некоторые возможности непроверенными. И здесь вновь в игру вступают востребованные свойства, только на этот раз они принимают облик предвзятого подтверждения, одной из самых распространенных ошибок, которую допускают как новички, так и опытные мыслители.

С раннего детства мы, по-видимому, склонны к формированию предвзятых подтверждений, к принятию решений задолго до того, как мы на самом деле принимаем их, и к отметанию с порога невероятного как невозможного. В одном из ранних исследований этого феномена учеников третьего класса школы попросили определить, какие особенности спортивных мячей имеют значение для подачи этих мячей человеком. Как только третьеклассники приняли решение (к примеру, что размер имеет значение, а цвет – нет), они либо полностью отказывались признавать свидетельства, противоречащие выбранной ими теории (например, что цвет имеет значение, а размер – нет), либо судили о них в высшей степени избирательно и искаженно, чтобы подогнать объяснение подо все, что не соответствует их первоначальному мнению. Более того, третьеклассники так и не смогли без подсказки сформулировать альтернативные теории, а когда позднее вспоминали и теорию, и свидетельство, то свидетельства становились у них более согласованными с теорией, чем в действительности. Другими словами, они подправляли прошлое, чтобы оно лучше соответствовало их представлениям о мире.