Луна, золотая моя. Ты ведь и над ним мерцала тоже. И он, задрав бороду, поднимал к тебе исстрадавшееся, обмороженное лицо свое, сидя на снегу на корточках, потирая прядями бороды подбородок и губы.

Когда татары напали на Русское Царство, перед северными дверьми Успенского собора в Кремле Блаженный долго, со слезами, молился Богу вместе с благоверными. В храме был слышен страшный шум, будто по храму летала огромная, с размахом неведомых крыл, печальная Ангелица. Бабки брехали, что намедни видели Ангелицу близ замерзшего Елоховского пруда; она, дескать, с небес свалилась, летала-летала, да и крыло ей одно кто-то жестокий подранил, ну, она вниз и грохнулась, как ноги не переломала; а от чудотворного образа Владимирской Пресвятой Богородицы раздался громкий голос. Вслед за шумом явился и огонь, Блаженный молился все горячее; и все исчезло, как дым, когда Божий мужик грозно поднял обе руки вверх, как бы призывая кого-то.

И тотчас же, будто с фрески, намалеванной светлой охрой, ярким кровавым суриком, золотой яичной темперой и другими золотыми, синими и серебряными красками на сгущенном, как грозовые тучи, черном фоне, слетела огромная птица, и видевшие ее говорили, что у нее была голова, глаза и волосы женские, и руки простирала она вперед, молитвенно сложив. И встала Ангелица перед Василием, а Василий опустился на колени перед Крылатой. И шелестели шепоты, от них в церкви разливалось свеченье, как от пучков Пасхальных свечей.

Ах, Луна. Ты видала его. Ты видала, как он шел босиком по московским сугробам, и Москва ведь не такая была, как сегодня, — не железная, не подземная, не оголтелая. Ангелица прилетела — жди, люд, страшной беды. Все равно что увидеть звезду хвостатую на черном небе в ночи, или — Красную Луну. Луна, облитая кровью: что может быть страшней? У Красной Луны есть лик, есть глаза и рот. У нее, Красной, лик Дьявола. Дьявол есть, есть в мире. И он мстит, мстит тем, кто смеется над ним, отрицает его.

Василий, Блаженный Христа ради, видел на ночном небосводе Москвы Красную Луну. И садился в снег, скрючив ноги, и предсказанья сыпались из него, как зерно из дырявого мешка. Он протягивал руки к церкви, и из окон, из церковных дверей вырывался великий огонь, мгновенно погасающий. Крымский и татарский ханы вторглись в пределы Руси, зверствовал, резал животы и вливал в глотки расплавленный свинец Махмет-Гирей. А Иоанн Грозный воцарился — пришел Блаженный, скрючивая обмороженные пальцы, в монастырь Воздвиженья, и упал на землю, и так стал плакать и молиться, что люди, шедшие мимо, испуганно крестились и говорили: беда, большая беда будет на Москве.

И стала большая беда на Москве. Страшный пожар объял ее. И первым загорелась красавица церковь Воздвиженья. И Кремль, и Китай-город — оба сгорели в прах. Дворец Великого Князя обратился в пепел. Медь, как вода, лилась, обжигая несчастным жителям ноги.

И крик раздавался из многих глоток, и вздымали люди кулаки, проклиная небо. И тогда Василий Юродивый сказал: что вопите, пошто не веруете, маловерные вы! Поднимите лики ваши к небесам! Вон, вон она, кровавая звезда, яко стрела, летит к Красной Луне! И это знаменье внятно мне, и я, Василий, изъясняю вам его! Слушайте!

И все собрались вокруг него и, плача, обратились в слух.

* * *

Почему меня не было тогда рядом с ним?!

Почему не я рядом с ним стояла там, в изумленной, потрясенной горем вселенского огнища толпе, вместе с обожженными детьми, вместе с вопящими матерями, с обездоленными стариками, потерявшими последний, предсмертный кров свой?! Пророк! Он поднимал над толпой костистые длани свои. Он юродствовал. И то, что он напророчил, сегодня откликнулось во мне, в моем родном времени так, что я и не предполагала такой поворот земной оси.

Будто что-то толкнуло меня под грудь. Слева. Там, где сердце.

Я тихо, крадучись, как кошка, встала с кровати. Влезла в юбку. Напялила сапоги. Одежда, проклятая. Блаженный тебя не носил, и правильно делал. Одни хлопоты с тобой: покупать, шить, думать, что тебе к лицу, а что не к лицу.

Я глянула в окно и обнаружила, что сегодня ночью над спящими людьми стоит Кровавая Луна.

Что бы это значило такое? Для непосвященного — ничего. Ну, красная и красная, просто низко над горизонтом повисла, плотные слои атмосферы, рефракция световых волн, туман, дымка, гало, черт-те что еще… Всему на свете можно найти объясненье. Только не Кровавой Луне.

Я-то знала, что она означает.

Медлить нельзя было. Надо было бежать туда, куда надо было бежать, и предупреждать о Великом Страхе того, кого надо было предупредить.

Выпал первый снег. Черное небо ноябрьской ночи все рвалось на клочки, неистовствовало, ярилось. И посреди черных лоскутьев, рвущихся на ветру, стоял красный круглый огромный глаз — небо глядело на землю выколотым глазом, кровавой глазницей.

Я заметила за собой, что я хорошо стала толковать небесные знаменья. Я понимала, что Красная Луна восходит на небо раз в сто лет. И я мчалась предупредить того, в чьих силах еще было предотвратить войну. Войну, смерть, глад и мор, и землетрясения по местам.

Я втиснула руки в пальто, меховая шапка сомкнула мохнатые уши-завязки у меня под подбородком. Бегом! Может быть, он тоже увидел Кровавую Луну. Он не поведет свои войска туда, на Юг, чтобы убивать людей. Он не отдаст приказа.

Я мчалась по ночному городу, задыхаясь, то трясясь под землей в железных поездах, то останавливая на земле железные повозки, то перебегая дорогу там, где нельзя было ее перебегать — под визги прохожих и крики машинных гудков, — пока не остановилась перед уходящим ввысь, как башня, домом. Я пролетела мимо охранника, он не задержал, он знал меня, и нажала кнопку лифта. Скорей!

Лифт вознес меня, будто в небо. Я повисла на кнопке звонка.

И мне открыли дверь.

Мне открыл дверь высокий человек в военной форме. Генерал. Генеральские погоны тускло светились в полутьме прихожей. По всему было видно — он только вернулся домой. На его лице, в его плотно сжатых губах была написана решимость. Небо его предупреждало. А он решал по-своему. Властный подбородок чуть выдвигался вперед. Серые прозрачные глаза проткнули меня остриями зрачков.

— Здравствуй. — Он измерил меня взглядом. — На тебе лица нет. Времени двенадцать ночи. Ты бежала через всю Москву. Я сам только перешагнул порог. Умотался. Судя по всему, война начнется, дорогая. Что говорят твои звезды?

Генерал держал меня за домашнего астролога, за личного предсказателя. Я не могла затмить звездную славу Нострадамуса, но я исправно несла свою службу. Со мною это началось давно. Еще в детстве моем. Перед тем, как случиться чему-то непоправимому, я видела на небе знаки. Но я не понимала, зачем, для чего они. Я догадалась об этом потом — когда я научилась читать звездные кресты и стрелы, когда я почувствовала в себе великую силу, способную предугадывать то, что будет. Я умела видеть время. Время сдвигалось передо мной, как занавес. А я знала: времени нет. Люди придумали лишь цифры и буквы для его обозначенья. А на самом деле оно было — мираж, фантом. Его не было, а все верили, будто оно есть. Война была? Была. Любовь была? Была. Горе было? Было, хоть отбавляй. Дети рождались? Рождались. Люди умирали? Всегда. Так что же такое время на самом деле, если все повторяется? Если различий нет, и нет разницы для Бога, сегодня это произошло или веком раньше? Или тысячу лет спустя?