Она выбежала наружу, чтобы забрать оставшийся на крыльце чемоданчик.

Михаил тем временем разглядывал комнату, узнавал полузабытые предметы. Никакого особого счастья по поводу того, что он наконец вернулся домой после стольких лет, на его лице не отражалось. Взгляд был безучастным, отрешённым.

Дом казался знакомым и в то же время чужим. Вернее, дом оставался прежним. Он сам теперь стал в нём чужой.

Михаил повернулся к фотографиям на стене. Он и Вера. Вера и Надя. Наташа…

Вера хорошо выглядит на фотографиях. Она и сейчас на удивление хорошо выглядит. Лицо гладкое, если б не эти тёмные круги под глазами, вообще бы не изменилась.

Странно, что ни про Наташу, ни про Надю Вера пока не сказала ни слова.

Наташа, наверное, в школе…

Здесь ли Надя? Знает ли она о нём?

Он вдруг опять остро ощутил, что не надо было сюда возвращаться. С этой жизнью всё кончено, он слишком многое видел, пережил, понял.

Он не сможет тут… Да ещё таким… обрубленным.

Он сделал ошибку, поддавшись уговорам жены.

Большую ошибку.

Вера вернулась, зыркнула в сторону мужа. Он почти не разговаривал с ней, за все прошедшие дни сказал, может, два или три слова. Она понимала, что должно пройти время, хирург Фридман её предупреждал, но пугало тяжёлое Мишино молчание, безразличное выражение лица. От этого она слишком суетилась, болтала всё время что-то необязательное, пустое…

— Я сейчас быстренько всё сделаю, и мы с тобой перекусим… Ты пока посиди, Мишенька, отдохни.

Она начала хлопотать, сновать по комнате: что-то доставала, разворачивала, набрасывала на стол.

Михаил всё также молча и вроде бы равнодушно наблюдал за ней, было совершенно непонятно, о чём он думает.

— А Наташа? — неожиданно спросил он хриплым голосом. — Где Наташа?

Он спросил тихо, но Вера вздрогнула и замерла, как будто прозвучал резкий окрик.

Этого вопроса она ждала всё время, с того самого момента, как они встретились. Правда, они впервые остались наедине, но всё равно, он до сих пор ни разу не задал его. Он вообще ни о чём её пока не спрашивал.

— Ты пока отдыхай, Миша, — сказала Вера.

Она стояла с напряжённой спиной, боялась оглянуться.

— Мы потом про всё поговорим…

— Где Наташа? — настойчиво повторил он.

Вера на секунду зажмурила глаза, собираясь с духом, потом в отчаянии обернулась к нему.

— Нету Наташеньки, Миша. Нету. Одни мы с тобой остались…

Муж смотрел на неё остановившимся непонимающим взглядом. Ей показалось, что он не осмыслил её слов, и она ещё раз повторила:

— Нас теперь только двое — ты и я.

Михаил сидел неподвижно.

В чёрных глазах его всё больше проявлялся нарастающий изнутри ужас. Прошла целая вечность, пока он наконец медленно выдавил из себя слова:

— Как это… случилось?..

Вера тяжело опустилась на стул и начала рассказывать.

Начался первый учебный год в новом дарьинском интернате. Учеников собрали из разных мест, одни остались без отца или матери, другие вообще были круглыми сиротами.

Вера подолгу пропадала на работе, дел всякий день оказывалось невпроворот. Дети нуждались в постоянном внимании, всё время возникали какие-то проблемы, которые требовали её непосредственного участия.

Часть классов была переоборудована в спальни, выпадали на её долю и ночные дежурства. Она постепенно привыкла, даже полюбила эти беспокойные ночи, привязалась к жёсткой раскладушке, с трудом влезающей в её кабинет.

Всё лучше, чем дома, где она постоянно натыкалась на колючий угрюмый Мишин взгляд. Тот разговор о Наташе, по сути, был единственным. Против её ожидания он не только не сблизил их, а напротив, ещё больше разъединил.

Муж по-прежнему почти ни о чём не спрашивал, да и о себе ничего не рассказывал, на её вопросы отвечал скупо и раздражённо. Она ходила по дому с угнетающим, невольным ощущением вины, ей казалось, что Миша подспудно обвиняет её в том, что она не сохранила, не уберегла дочь.

Они жили не как муж и жена, а как двое случайно оказавшихся под одной крышей попутчиков. Он не только не говорил с ней, но и ни разу до неё не дотронулся, не приласкал. Да и спали они по отдельности, в разных углах дома.

Но тем не менее Миша постепенно приходил в себя, она всё ж таки его выходила. Он ещё, правда, был очень худ, но выглядел значительно лучше, чем поначалу, кожа постепенно стала терять этот ужасающий серо-желтоватый оттенок.

Неделю после приезда он отлёживался, потом понемногу стал выходить. Сейчас уже ходит вполне уверенно, без костыля. И даже, кажется, хромать стал не так сильно, как раньше.

Что было совсем скверно, Михаил начал выпивать, часто теперь гонял её за спиртным. Она вздыхала, но послушно шла, спорить боялась. Надеялась, что это временное явление, постепенно пройдёт, до войны же он не пил, то есть бывало, конечно, но как многие другие, не злоупотреблял. Нынче же требовал выпивки постоянно, не ложился спать иначе.

Вера с облегчением вздохнула, когда мужу наконец нашлась работа. Перед этим она побывала у Кондратова, всё объяснила. Тот внимательно слушал её, кивал, сочувственно смотрел на Веру тёмно-синими глазами.

Война есть война, ничего не поделаешь. Он сам был на фронте, всё видел, всё понимает. Просто ему повезло, а Михаилу нет. Но ценными кадрами разбрасываться никто не собирается, кадры, как известно, решают всё. И такой человек, как Михаил Денисов, безусловно, пригодится. Там же, где и раньше работал, на машинно-тракторной станции. Понятно, что сам он за трактор больше не сядет, но от него это и не требуется. Главное — он специалист, организатор, необходимо восстанавливать разрушенное за время войны хозяйство.

На следующее утро после их с Верой разговора Кондратов приезжал к ним в дом, долго беседовал с Мишей.

Вера об этом узнала позже, когда муж всё также скупо сообщил ей, что возвращается на работу.

В начале октября Вера, улучив момент, с лукошком в руке отправилась на МТС. Она хотела отнести Мише обед, а то ведь заработается, опять останется голодным, как уже дважды случалось.

Ещё только подходя к станции, Вера уже услышала громкий недовольный голос мужа. Сквозь окно конторки она скоро увидела и самого Михаила, гневно отчитывающего молоденького тракториста Лёху Заботкина.

— Короче, мне всё равно, что ты, блядина, сделаешь, — хрипло орал он, — но чтоб к утру мне трактор работал! Иначе я тебя под суд отдам за нанесение ущерба социалистическому имуществу! Понял?

Лёха виновато мял кепку, переминался с ноги на ногу, шмыгал носом.