— Зачем? Что, опять война?

— Это одному Богу известно. А у меня с Ним пока недостаточно доверительные отношения.

Мы пропускаем императора Франции в Тюильри, и весь дворец оживает от важного известия. В коридорах нас поздравляют придворные, вслед нам несутся крики: «Да здравствует император!» Королева-мать рыдает от радости. А Каролина защищает своего мужа Мюрата, который месяц назад оставил армию и уехал спасать свое Неаполитанское королевство. Говорят все разом, и после многих месяцев напряженного молчания я не выдерживаю и поднимаюсь по лестнице к себе. Гортензия вызывается меня сопровождать, но я хочу побыть одна.

Я больше не правительница Франции. Письма от отца, приходившие в последние месяцы раз, а то и два в неделю, больше мне приносить не будут, а Франц вернется к усердным занятиям и снова останется без игр. За одну ночь я из капитана корабля превращусь в пассажирку. Я знаю, кощунственно жалеть, что война так быстро закончилась, но, когда я думаю о том, как мало теперь буду видеть Франца, мне до смерти жаль, что Наполеон вернулся.

В моих апартаментах Зиги сладко спит подле камина. Учуяв меня, он начинает вилять хвостом, но и не думает вставать. Я его не виню. Холодно.

Я сажусь к туалетному столику и вынимаю из прически серебряные заколки, распуская волосы вокруг лица. Узнал бы меня сейчас Фердинанд? Мы с ним не виделись почти четыре года. Волосы у меня теперь длиннее, а лицо немного тоньше, ведь я уже почти два года как мать. Вчера я слышала, как какой-то придворный говорил герцогине де Фельтр, что я выгляжу на десять лет старше своих двадцати двух. Я склоняю голову набок и пытаюсь определить, так ли это.

— Мария-Луиза!

Я вскакиваю, потом прижимаю руку к груди.

— Не слышала, как вы вошли.

Наполеон смеется. Это его излюбленный трюк, как видно, есть вещи, которые остались неизменными. Он проходит в комнату и протягивает руку. Я беру ее, и он долго смотрит на меня.

— Все такая же свежая и красивая, какой я тебя помню. — Он ведет меня к кровати, но не ложится, а остается сидеть. Я сажусь рядом. — Видел нашего сына. Он очень вырос, — произносит он.

— Да. Шесть месяцев — немалый срок.

— Никто при дворе к тебе не приставал? — спрашивает он.

Я отшатываюсь.

— Конечно, нет!

— Ты можешь мне все рассказать, — тихо говорит он. — А может, ты сама… Когда солнца нет, прекрасные цветочки рады и дождю.

Я ахаю.

— Я же мать!

— Жозефина тоже, — угрюмо говорит он. — Но ее это никогда не останавливало.

Я поднимаюсь.

— Не путайте меня со своими солдатами! — с жаром возмущаюсь я. — С ними можете говорить, как вам вздумается, а я…

— …императрица Франции, — заканчивает он. — И стоишь ста братьев и сестер. Мне доложили, ты хорошо правила.

Я хмурюсь.

— Устроили проверку?

— Какая разница? — Он притягивает меня к себе. — Ты даже на военного министра произвела впечатление. Видела Двадцать девятый бюллетень?

Я недоумеваю.

— Вся Франция его видела.

Он понижает голос.

— И что говорят?

— Полумиллиона человек как не бывало, — отвечаю я. — И в Испании французы гибнут. Две войны, и все напрасно. Народ в отчаянии.

— А чего они ждут? — вскидывается он. — Царь на переговоры не идет. Ты хоть представляешь себе, как я сюда добирался? — Ответить он не дает. — На санях! От великого до смешного — один шаг!

Мне не нужно уточнять, чтó, по его мнению, можно было бы считать великим: конечно, победу любой ценой.

— Когда мы подошли к Москве, они сожгли город. Огонь бушевал до небес, как необъятное море. Можешь себе представить? Весь город в огне! Никогда не видел ничего более впечатляющего.

Я не знаю, что на это сказать.

— Ты разве не рада, что я живой?

Но полмиллиона человек остались лежать в чужой земле!

Наполеон встает с кровати. На нем халат и тапочки.

— Перед тем как ехать сюда, я был в Мальмезоне, — признается он. — И знаешь, что сказала Жозефина? Что я один стою миллиона жизней.

Значит, она так же безумна, как и ты, думаю я.

— Конечно, потери большие, — продолжает он. — Но они были счастливы умереть за Францию.

— Когда тонули в ледяных реках и звали своих жен?

Он поражен. Не думал, что я читала доклады и знаю правду.

— Эта страна уже потеряла полмиллиона жизней в Революцию, — говорю я. — А теперь столько же народа погибло в восточной кампании. Франция погружается во тьму. Никто не верит, что когда-нибудь станет лучше.

— Значит, мы покажем им, что это лишь временная неудача. — Он направляется к двери. — Завтра состоится бал по случаю победы. И после этого праздники каждый вечер — до самого Нового года.

Он закрывает дверь, а я чувствую, как подкатывает тошнота. Я бросаюсь к умывальнику, за мной бежит Зиги и скулит, напуганный издаваемыми мной звуками: меня выворачивает наизнанку.

— Ваше величество! — раздается от дверей голос Гортензии. Потом я вижу ее отражение в зеркале и морщусь. — Что случилось? — встревожена она. Я пытаюсь опять вызвать рвоту, но ничего не выходит. Гортензия сзади придерживает мои волосы. — Присядьте.

Она ведет меня к кушетке, но меня бьет такая дрожь, что оставаться на месте не удается. Гортензия достает из комода шаль и укутывает меня.

— Что-то случилось, — не сомневается она. — Что он сказал?

— Завтра мы празднуем победу, — шепчу я. — И послезавтра. И так, пока не наступит январь.

Она всплескивает руками.

— Не может быть!

Но император уже распорядился.

И мы танцуем. В то время как Пруссия объявляет Франции войну, разодетые придворные заполняют танцевальные залы. Мы вальсируем и тогда, когда примеру пруссаков следуют Великобритания, Россия и Швеция.

Молодых мужчин на балах нет. Они все либо были искалечены, либо убиты в бою. Но женщинам, оплакивающим своих мужей, составляют компанию немолодые придворные, по возрасту не подлежавшие призыву.

Когда приезжает Полина со своего курорта, где она скрывалась ото всех, ночи делаются еще длиннее. Бонапартов ничто не остановит. Они будут танцевать до тех пор, пока не останется ничего — даже пола у них под ногами.

Министры приходят ко мне за помощью, но я не могу дать ни одного дельного совета.

— Что он собирается делать? — тревожатся они. — Не готовится ли он к новой войне?

Но Наполеон хранит молчание. Он ест, спит и проводит долгие часы в роскошных апартаментах Полины. Я знаю, что должна удерживать его от нее подальше, но я рада, когда его не вижу, хоть я и не могу теперь проводить дневное время с сыном.