Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Подумайте: если императрица бежит из столицы, о чем это будет говорить народу? — возражает герцог де Фельтр. — С таким же успехом можно сразу вывесить белый флаг!
— А вы какой цвет предлагаете? — наступает Жозеф. — Может быть, вы видите, как к городу подходят войска Наполеона? Уже поступают донесения, что они вот-вот будут здесь?
— Мы не можем идти на такой риск, — говорит герцог де Камбасерес. — Талейран?
Я поражен. Из всех министров французского правительства меньше всего внушает доверие Талейран. Весь двор знает, как он втихаря вел дела и с австрийцами, и с русскими, одновременно убеждая нас, что трудится исключительно на благо Франции. Кроме самого Талейрана, никто вам не скажет, на чьей он стороне. Зато за последние двадцать лет не было такой перестановки в правительстве Франции, за которой бы не стоял этот человек.
Регентский совет ждет, что он скажет. Наконец он изрекает:
— Императрица Франции должна оставаться в Париже. Когда придут австрийцы, она будет договариваться с отцом о благоприятных для города условиях. А до того момента дворец должен быть опечатан.
Брат Наполеона багровеет.
— Я пытался взывать к голосу разума, — с жаром произносит он, — но меня никто не стал слушать! — Он достает из кармана письмо и показывает всему совету. — От самого императора. — Письмо передается в руки Талейрану. — Не зачитаете?
Старик министр со своего места читает:
— «Если сражение будет проиграно и надежды на спасение моей столицы не останется, императрица Франции вместе с моим сыном, малолетним Римским королем, должны будут отправиться в замок Рамбуйе и ждать меня там. Ни при каких обстоятельствах они не должны быть захвачены войсками коалиции. Я скорее соглашусь увидеть своего сына с перерезанным горлом, чем допущу, чтобы его воспитывали при венском дворе как австрийского принца».
Мария-Луиза смотрит ошеломленно, а Талейран утирает со лба пот. Следует вопрос от герцога де Фельтра:
— И что решит ее величество?
— А что, здесь есть человек, готовый ослушаться воли императора? — вопрошает, в свою очередь, императрица.
Мужчины прячут глаза. Даже Талейран избегает ее взгляда.
— Мое желание — остаться в городе, — говорит она. — Это мой долг перед Францией и ее народом. Но есть и высший долг, — продолжает она. — Долг жены перед мужем.
Ясно. Решает бежать из Парижа. Да и зачем ей оставаться в городе, отправившем на смерть ее двоюродную бабушку?
— Стало быть, решено, — твердо объявляет Жозеф. — Двор переезжает в замок Рамбуйе.
В зале воцаряется молчание. Члены совета пытаются осмыслить значение происходящего. Наполеон воссоединил страну, когда ее раздирала нестабильность и гражданская война. По кусочкам собрал империю, которая сделалась несокрушимой и оказалась не по зубам даже австрийскому императору. На протяжении десяти лет имя Наполеона гремело по всей Европе. И вот теперь оно обращено в прах.
— Выезжаем завтра утром, — повелевает императрица. — Что бы ни случилось — да храни вас всех Господь.
Она встает, и мне становится видно, что и Гортензия, и ее муж, до недавнего времени голландский король, тоже здесь. Мы расступаемся, давая пройти членам Регентского совета, и, когда появляется императрица, Эспьо делает шаг вперед.
— Ваше величество!
Императрица не сразу понимает, что перед ней бывший придворный лекарь.
— Доктор Эспьо? Что вы здесь делаете? На нас надвигаются русские! Может быть, и австрийцы с ними. — Она спешит по коридору, мы с трудом за ней поспеваем. Доктор на ходу объясняет цель приезда. — Забирайте, что сможете унести. — Тут она останавливается и смотрит на меня. — Вот и ваш шанс выпал. Надеюсь, вы его не упустите.
Замок Рамбуйе
Апрель 1814 года
Куда ни глянь — повсюду придворные, в спешке запихивающие в дворцовые кареты свои пожитки, кто сколько успеет. Конюхи, камергеры, камеристки и статс-дамы — все бегут в Рамбуйе.
Я жду, когда Меневаль освободит в экипаже место для нас с Францем. Когда наконец он машет нам рукой, я поворачиваюсь к сыну:
— Возьми Зиги в карету.
Он уже достаточно большой, чтобы слушаться меня, но сейчас его лобик наморщен.
— А ты с нами не едешь?
— Конечно, еду.
После письма Наполеона Жозефу ничто не держит меня в Париже. «Я скорее соглашусь увидеть своего сына с перерезанным горлом, чем допущу, чтобы его воспитывали при венском дворе как австрийского принца». Я смотрю на Франца, и меня захлестывает неодолимое желание защитить его, оградить от невзгод.
Каким бессердечием должен обладать отец, чтобы — неважно, в каких обстоятельствах — желать смерти собственного сына? Даже после всех гадких и жестоких поступков я бы оставалась в Париже, как и подобает верной жене, но простить его за это письмо невозможно! Надеюсь, он вернется в Париж, и пусть найдет опустевший дворец! И чтобы над ним развевался на ветру флаг Бурбонов.
Я жду, пока мальчика удобно разместят в экипаже, после чего принимаюсь за поиски Гортензии.
— Богарне! — кричу я поверх голов. — Богарне!
Но повсюду — море людей. Все куда-то спешат, ребятишки жмутся к матерям, в то время как мужчины выносят из дворца сундуки с вещами.
Я заглядываю в каждую карету, но Бонапартов нигде нет. Наконец я ее обнаруживаю: она стоит в стороне от кортежа, держа за руку обоих своих сыновей. Ее муж что-то кричит, она в ответ мотает головой.
— Ваше величество! — приветствует Луи Бонапарт. — Вы должны объяснить моей жене, что ее место в Рамбуйе, при дворе.
— Ты не хочешь ехать с нами? Почему?
— Моя мать уже уехала в Наварру. — Гортензия наклоняет голову. — Если вы позволите, я бы хотела отвезти детей туда.
Я понимаю, что мы, возможно, видимся в последний раз, и у меня встает ком в горле. Я протягиваю руку и нежно касаюсь локтя своей статс-дамы.
— Конечно.
— В Наварру? — Луи вне себя. — Я запрещаю…
— Что вы запрещаете? — возмущаюсь я. — Она вольна ехать, куда считает нужным!
Он смотрит на меня, потом на Гортензию и снова на меня. Потом кричит слугам, чтобы выгрузили его сундуки и несли в другой экипаж.
— Я буду ждать тебя в Рамбуйе, — сухо изрекает он. — Не приедешь — считай, что мужа у тебя нет!
Он теряется в толпе, и я чувствую, что у Гортензии стало легче на душе. Потом она поворачивается ко мне.
— А вы… Вам ничто не угрожает?
— Нет, если мы сумеем опередить русских и разыщем моего отца. Он обещал за мной приехать. Я ему верю.