За неимением других занятий сидельцы день-деньской резались в карты, дрыхли, грубейшим образом нарушая тюремный распорядок, или перемывали косточки знакомцам по прежней вольной жизни. Волей-неволей Бежецкому пришлось присоединиться: не просиживать же все дни в углу надутым букой. Он даже был несколько рад неожиданно свалившемуся на голову отдыху (кроме необременительного распорядка дня заключенные получали весьма приличную по тюремным нормам кормежку, включающую три раза в неделю даже вино, неплохое на вкус знатоков, хотя и не самых известных марок), а душу грызло только беспокойство за обезглавленный полк и особенно за юного Трубецкого, от которого можно было ожидать всего на свете.

«Не застрелился бы в самом деле мальчишка, — озабоченно думал Александр, тасуя в очередной раз уже изрядно потрепанную колоду карт. — Станется с него! Или других глупостей каких-нибудь не наделал… Собьет ведь с пути истинного его какой-нибудь Ладыженский…»

Мог ли тогда он догадываться, что мысли эти окажутся пророческими?..

* * *

Заговорщики собрались в одном из домов на окраине Ораниенбаума, принадлежавшем старинному другу графа Толстого художнику Аверьяну Николаевскому, творившему в модной несколько лет назад манере постреализма и неокубизма. Естественно, хозяин в планы господ офицеров посвящен не был, так как в данный момент находился в творческом вояже по землям Королевства Неаполитанского, а карт-бланш на использование своего загородного дома для любых (как он крайне легкомысленно полагал, амурных) надобностей даровал своему другу по телефонному звонку.

— Позвольте представить вам, господа, нашего нового друга и товарища поручика Трубецкого! Решил, понимаете, примкнуть к нашему движению не в силах переносить мерзость нынешнего бытия…

С такими словами Ладыженский ввел несколько робеющего молодого человека в круг людей, решительно намеревавшихся освободить Россию от злонамеренного деспота в лице ненавистного всем Бориса Лаврентьевича. Некоторые из них, кроме того, имели и более далеко идущие планы, но не особенно торопились посвящать в них остальных. Посмертная слава «героев Сенатской площади» не давала спокойно спать уже не одному поколению гвардейских офицеров…

— Уж не сынок ли вы, часом, поручик, — пробасил из своего угла, где возвышался подобно сторожевой башне щтаб-ротмистр Новосильцев — седовласый и эффектный кавалергард, самый старший из всех собравшихся здесь, — моего старого боевого приятеля, Николая Орестовича Трубецкого?

— Совершенно верно, господин штаб-ротмистр, — смущенно ответил Петенька, не знающий куда девать руки. — Вы не ошиблись…

— Тогда я, вслед за Ладыженским, готов замолвить словечко за нашего нового соратника, господа! — громогласно поручился за виденного им первый раз в жизни молодого человека офицер, к своим без малого пятидесяти годам так и не сумевший подняться по служебной лестнице выше штаб-ротмистра.

Дружески похлопываемый со всех сторон и приветствуемый собравшимися, пунцовый от смущения, поручик, пожимая по дороге множество протянутых рук, пробрался куда-то в задние ряды и затих там.

— Итак, господа, какова же на сегодняшний вечер будет тема нашего разговора? — подал со своего места голос капитан Семеновского полка Крестовский.

Естественно, тут же поднялся невообразимый гам. Каждый из офицеров, мнящий себя стратегом, предлагал свое, а перекрывал всех мощный бас Новосильцева, помогающего себе грохотом могучего кулака по столу:

— Сейчас же едем в Петербург, поднимаем свои полки и вперед на Зимний! Царицу — на трон! Рыжего — на…!

Послушав минут пять всю эту какофонию, содержащую так мало информации, что она воспринималась ухом просто как шум, Кирилл сокрушенно вздохнул, подергал ручку колокольчика и велел появившемуся тут же как чертик из табакерки услужливому лакею принести вина. Да, слишком уж похожим получалось это почти театральное действо на латиноамериканский прототип, прав был Саша, как всегда, прав…

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Владимирыч Чебрикова, прервавшего свой долгий рассказ, чтобы немного передохнуть и выкурить сигарету. — Так и не дождался ты тогда, ротмистр, Николая с ребятами?

Петр Андреевич глубоко затянулся и пожал плечами, отрицательно покачав при этом головой.

— Я возвращался туда позднее и даже прожил возле перехода несколько недель, но ни сам не смог пройти на ту сторону, ни оттуда какую-нибудь весточку получить… Камешки после моего возвращения исчезать в проеме ворот уже перестали, поэтому я заключил, что они закрылись.

— А злодея-то своего хоть сдал властям?

— Кавардовского? Конечно, сразу же, как вернулся в свой мир…

Так неожиданно встретившиеся «соратники» по былым путешествиям и их новые товарищи сидели за столом уже пятый час. На улице занялся рассвет, остыло выставленное на стол угощение, сладко похрапывал на печи Войцех, изрядно намаявшийся накануне да к тому же все равно не понимавший почти ничего из разговора на диковинном полупонятном языке, клевал носом Бекбулатов, получивший за несколько часов явно больше знаний о «потусторонних мирах», чем могла вместить с первого раза любая неподготовленная к подобному голова… Он-то, остолоп, воображал, что миров только два и связаны они друг с другом лишь в одном месте! Первопроходцем себя мнил, наивный!.. Неужели можно было попасть обратно прямо из Запорожья? Нет, ротмистр вроде что-то говорил о сложном переплетении «троп» и прихотливой их последовательности… Как жаль, что все уже закончилось и он дома. Наверное, никогда больше не встретится ему ни одна из дверей в неведомые миры…

Не встретится? Да вот же одна из них, прямо за печкой, на которой дрыхнет сейчас без задних ног пан Пшимановский! Ну-ка, ну-ка, пока проводник с графом увлечены разговором, не проверить ли, куда она ведет?

Владимир поднялся на ноги и, оглянувшись на собеседников, не обращающих на него никакого внимания, направился прямо к тому углу кухни, где в полумраке призывно светилась, переливаясь всеми цветами радуги, дверная арка, стараясь при этом шагать потише.

Уже взявшись за сияющее кольцо, заменяющее ручку, Бекбулатов оглянулся. Нет, его намерений никто не заметил…

Что-то уж больно празднично выглядит эта дверь. Неужели никто до него не обратил внимания на такую красотищу?

Словно в ответ на мысли Владимира дверь тут же потускнела, потеряла краски, подернулась пылью и паутиной, став почти неотличимой от неухоженных стен запечного закутка, даже будто бы уменьшилась в размерах… Э-э-э! Смотри не исчезни совсем! Штаб-ротмистр суетливо дернул за ручку, больше не сиявшую, а, как оказалось, бронзовую, совсем позеленевшую от времени, и, не оглядываясь больше, нырнул в темный ход, открывшийся за дверью… Мелькнуло на миг раскаяние: как же он оставил своего верного Войцеха? Да и перед стариком неудобно… Но ведь только на минуточку…

Когда дверь захлопнулась за спиной, оказалось, что коридор вовсе не настолько темен, как показалось вначале. Откуда-то издалека и чуть снизу просачивался какой-то слабый свет, позволявший видеть грунт под ногами, утоптанный множеством прошедших здесь ранее, стены, выложенные старым, совсем черным от времени кирпичом, полукруглый свод со свисающей с него бахромой — не то корнями каких-то растений, не то тяжелой от пыли насевшей за столетия паутиной…