всех, кого я знаю – он никогда не демонстрирует своих эмоций так же, как и не совершает лишних телодвижений, около него всегда отмечается хаотичная Броуновская суета.

Своей молчаливостью, манерой смотреть на мир с чуть прищуренным изучающим взглядом, больше слушать и меньше говорить, он привлекает не только меня – сегодня это становится более чем очевидным.

Мы с Лёшей протискиваемся сквозь тесно стоящих людей и, наконец, добираемся до Эштона. В его взгляде, нехотя скользнувшем по моему лицу, я успеваю уловить тень раздражения, но он приветствует меня так же дружелюбно, как и брата, и, блаженны верующие, касается моей щеки гладко выбритой своей…

Мы не виделись два месяца, но даже эта скупая и, по сути, ничего не стоящая ласка даёт мне очень многое – я словно выплываю на мгновение из своего болота, поднимаюсь на поверхность и делаю один только небольшой вдох, насыщая лёгкие кислородом, позволяя крыльям расправиться, встрепенуться и наполнить мою душу жизнью, чтобы сразу же за этим снова утонуть в отчаянии.

Я купила ему мольберт, чтобы рисовал, как раньше, когда между нами ещё не было этой пропасти непонимания. И ещё я подарила ему лошадь. Нет, не настоящую, хотя могла бы, хе-хе… Плюшевую с такой, знаете, непропорционально большой головой, коротенькими ножками, свободно болтающимися на забавном тельце и малюсенькими, как две семечки, глазками. Но главное – её премилейший выпирающий животик и пупок на нём. И грива, да грива тоже ничего! Её можно расчёсывать! Не то, чтобы Эштону когда-нибудь захотелось это делать, но может я бы взяла на себя такую незамысловатую обязанность, как регулярно появляться в его квартире и расчёсывать белую гриву подаренной мною же лошадки? В качестве кого я бы там появлялась? Девушки, конечно! Его девушки! Постоянной, на веки вечные.

– Спасибо, конечно, – благодарит, вполне искренне улыбаясь. – А можно к подарку и просьбу присоединить?

– Ну, разумеется! Сегодня же целиком твой день! – веселюсь, в надежде на ещё хоть капельку светлейшего внимания.

– Можешь взять эту милую лошадку к себе на содержание? А то меня вечно дома нет, некому будет за ней приглядывать… Кормить, поить, развлекать…

– Эштон, – говорю обиженно, – подарки нельзя возвращать, это некрасиво…

– Я не возвращаю, я как раз наоборот…

И далее следует фраза, которая убьёт весь этот вечер с самого его начала:

– Кто-нибудь из девчонок рано или поздно обязательно стащит её у меня, она действительно такая прикольная…

Слёзы почти брызнули из глаз, но достоинство! Я всё ещё помню о нём, усилием воли растягиваю губы в улыбке, потому что когда улыбаешься, паршивые слёзы уже не так легко выкатываются из глаз:

– Тогда, пожалуй, я соглашусь! Заберёшь, когда трафик уменьшится!

– Договорились, – подмигивает и просто сваливает…

Приняв наши поздравления, Эштон тут же переключается на друзей, оставив меня в полном забвении. Лёша в любой компании «Лёша»: и пятнадцати минут не пройдёт, как каждый участник этой вечеринки будет знать его по имени и ржать над его шуточками, а к концу вечера большинство станут считать его своим закадычным другом и уверенно вещать, что знают «этого парня тысячу лет».

Случайно замечаю жест: Эштон хочет уединиться с моим братом на пару слов. Они двигаются в одном им известном направлении, а я за ними. Иногда лучше оставаться в неведении. Иногда предпочтительнее держать свой нос при себе и не совать его туда, куда не просят. Иногда… И это был как раз такой случай:

– Зачем ты приволок её сюда?

– Эш, не будь такой сволочью, она просто поздравить тебя хотела!

– Поздравила! Теперь вези её обратно, потом возвращайся!

– Так нельзя, Эштон. Даже моё ветреное сердце стонет, глядя на неё! Я никуда её не повезу. Сделай это сам, если так приспичило!

Эштон молчит.

– У тебя девка, что ли, есть на сегодня? – интересуется мой брат.

– Есть…

Я срываюсь в туалет, не столько, чтобы прореветься, сколько в целях сокрытия факта подслушивания – я, в отличие от некоторых, не умею виртуозно скрывать свои эмоции. Они всегда выдают меня.

Смываю боль ледяной водой, попугаем повторяя свою мантру: «Я больше никогда к нему не подойду. Я больше никогда не посмотрю в его сторону. Сейчас уеду и забуду его на всю оставшуюся жизнь!».

Соню сильно обидели. Соня плачет и не может остановиться. Глупая, глупая Соня…

– Вот возьми, – передо мной возникает бледный лик девицы, похожей на привидение.

Опускаю глаза на её ладонь – таблетка. Круглая, белая, маленькая.

– Отлично помогает.

– От чего?

– Не ты одна по нему сохнешь. Тут больше половины, таких как мы. Я уже в стадии принятия, – сообщает спокойным, лишённым каких-либо эмоций, голосом.

Бледное лицо, под глазами и на веках синие прожилки, жидкие тонкие волосы небрежно заправлены за уши. Таких, как она, называют серыми мышками, но этот экземпляр можно использовать в качестве наглядного пособия – поношенные китайские кроссовки, джинсы не первой свежести и чёрный батник с изображением спайдермена. На запястье браслет с именем Эштон…

– Отвали, – говорю, возвращаясь к своему занятию.

– Как хочешь, – отвечает.

Снова холодная вода в лицо, ещё раз, и ещё, но легче мне становится не от этой процедуры – бледная блондинка уже выбила меня из цикла горя. В туалете этого недоклуба отсутствуют бумажные полотенца, я копаюсь в своей сумке в поисках подходящей салфетки и вдруг замечаю на безобразной зелёной столешнице умывальника ту самую белую таблетку.

Виновник торжества переместился в укромный угол этого притона с компанией наиболее близких ему друзей. На коленях у Лёхи уже восседает какая-то рыжая нимфа, но и Эштон вниманием не обделён: красивая блондинка вжалась в него, закинув шикарное бедро ему на ноги, и не сводит глаз с его лица.

Я злюсь. Довольно странно злюсь и тут же принимаю приглашение внезапно нарисовавшегося парня. Ну как, парня… на вид ему лет тридцать. Злюсь так сильно, что меня не смущают его полностью покрытые татуировками руки – даже фаланги пальцев стали приютом для монстров и черепов. У нашего Алекса тоже много татуировок – меня этим не смутишь.

– Какая красивая девочка! – шепчет мне на ухо партнёр, но я не реагирую – мои глаза, как и все реакции, сосредоточены на Эштоне.

Его рука поднимается, чтобы провести тонкую линию по оголённому бедру своей подруги, и меня пронизывает очередной приступ боли. Взрослая девочка Соня снова плачет, но продолжает танцевать с единственным обратившим на неё внимание парнем.

Он шепчет мне на ухо дикие развратные вещи, но я не спешу отталкивать – жду, пока Эштон заметит нас. Зачем? Надеюсь, увидев меня в объятиях другого,