Под косым дождем мимо пронеслась вереница велосипедистов, обдав духом сплоченности и взаимовыручки. От пойманных обрывков разговоров защемило на сердце. Над головой загоготала стая белых, словно кегли, гусей.

Он уселся в дальнем углу бара с недопитой кружкой пива, вполглаза посматривая футбольный матч на висящем напротив экране. Заснул прямо там, за столом. Бармен разбудил его перед закрытием. Тогда он вышел на улицу и зашагал дальше.

«Пожалуйста, не говори ей, что я приду, — написал он Бекке на следующий день с компьютера в городской библиотеке. — Я очень сомневаюсь, что получится».

В нарушение собственных правил он переночевал в гостиничном номере. Снаружи его встретил побелевший мир, где редкие машины осторожно скользили по обледеневшему асфальту. Вокруг творилась снежная вакханалия. Перед глазами рябило от колючих хлопьев, которые проникали даже под самую плотную зимнюю экипировку. Он не прошел и двух миль на восток, когда ноги отказались слушаться и зашагали в противоположном направлении. Проснулся он охваченный жгучим желанием немедленно наверстать упущенное время и принялся сворачивать палатку. Пригревало солнце, снег растаял, увлажнив землю, словно хороший ручей. Через полдня пути перед ним показался тот же самый мотель, где он ночевал сутки назад. У него опустились руки.

Зарево на горизонте с каждой секундой росло и становилось ярче, наливаясь кровью, словно разбухшее сердце. Казалось, что солнце, изменив курс, вдруг решило сесть на востоке, за низким хребтом. Тим не понимал, что происходит. Уже вечерело, снег, последние несколько часов сыпавший вялыми хлопьями, постепенно густел. Зарево дрожало прямо у Тима на пути. Навстречу рысцой выехали двое всадников, ведя на поводу еще нескольких лошадей.

— Вы что здесь делаете? — спросил один.

— А вы?

— Уводим лошадей в безопасное место.

Тим, засыпая на ходу, споткнулся об собственные ноги.

— Вы пьяный?

Он присел на корточки.

— Просто устал.

— Если будете вырубаться, — предупредил всадник, — лучше подальше отсюда. Дорога закрыта.

— А другой путь на восток есть?

Всадник оглянулся на зарево за спиной.

— Видите ту развилку? Нет, слишком темно. В общем, дойдете до развилки, левая дорога — продолжение этой. Так что берите вправо. Доберетесь до «Вол-Марта» и прочих благ.

— Это на восток?

— На юг. Но, может, вам и юг сгодится.

Тим поднялся на ноги и зашатался под весом рюкзака. Одна из лошадей попятилась. Слабо улыбнувшись в неверном свете, Тим побрел дальше.

Он попытался пробраться через раздутый ветром низовой пожар. В воздухе клубился смолистый дым пополам с пеплом. Тим отступил. Через два дня он прошел этой же дорогой, когда о пожаре напоминали только обугленные стволы, пронзившие бледный склон.

«Хорошо, — написала Бекка, — как тебе угодно. Лететь ты не хочешь и не можешь. Ладно. Но давай я хотя бы за тобой приеду. Мы тебя свяжем и забросим в багажник или еще что-нибудь придумаем — и привезем сюда. Думаешь, не получится?»

Он перечитал ее письмо. Вполне разумный план. Теперь надо объяснить ей, почему этот план ему не подходит.

Сказать правду нельзя, иначе он выставит себя чудовищем. Получается, что борьба против своего слабого, но упрямого тела для него важнее Бекки, важнее Джейн, важнее самых родных ему людей.

Он решил довольствоваться полуправдой. Каждый час у него наступает момент отчаяния, признавался он в ответном письме, и каждый день наступает час, когда он дает себе слово никогда больше к ним не возвращаться. Но с последнего письма он успел поработать над собой и поэтому, несмотря на одолевающее каждый день желание сдаться, до сих пор не сдался. «Я иду, — писал он, — я движусь в нужном направлении». А потом он перечеркнул элегантный план Бекки одной строкой, маскируя собственную чудовищность и одновременно постигая, почему все еще жив и дышит.

«За мной не нужно приезжать, — написал он, — потому что я по-прежнему воюю. И я твердо намерен победить».

До сих пор тело одолевали только мелкие напасти: заражения, воспаления, ноющие боли, растяжения, вывихи, спазмы, ушибы, сведенные мышцы, опухоли, жар, звон в ушах, хромота, головокружения, ломота, цыпки и трещины, тревожное возбуждение, рассеянность сознания, шатание, понижение сахара в крови и обычные возрастные особенности. Все это не мешало ему функционировать с требуемой авральной дисциплиной. Тим подозревал, что организм обладает собственной несокрушимой волей — на клеточном уровне. Если бы не потребность в сне и хотя бы редких приемах пищи, тело могло бы обойтись и без него. Вышагивать милю за милей, даже когда померкнет и отключится сознание. Будет идти, пока не ссыплется горкой побелевших костей.

Перейдя ручей через брод, он продолжил путь на восток, к плоскогорью. Шел вдоль крупных дорог, связывающих лесозаготовительные городки с туристическими центрами. Через десять дней он выбрался из дождливой тени Скалистых гор и покинул Колорадо.

Прощай, Орион, прощайте, зимние звезды… Вдоль обочины вытянулся низкий рекламный щит, вылинявший в невнятную абстракцию, над которой скакал куда-то величественный пластиковый конь. Коричневой масти с угольно-черной гривой — в тон копытам и передним ногам. Пластиковый тотем Великих равнин охранял покой проезжающих автомобилей. В дальнем углу щита угадывалась набожная фигурка в монашеском апостольнике, которую какой-нибудь фанатик имел полное право назначить Богоматерью. Между копыт коня свили гнездо мелкие птахи.

Через несколько дней нанизывающая городок за городком каждые десять миль дорога привела его мимо водонапорных башен и силосных зернохранилищ в мрачный Гранд-Айленд. Ночевал он в недостроенном доме, у которого пока имелся только шлакобетонный фундамент и каркас. Воспользовался туалетом для строителей. Во дворе лежала расстеленная полимерная пленка, потрепанная и бледная, словно рассыпающийся саван. Над головой раскинулся мерцающий звездами купол наконец-то ясной ночи. Утром Тим шагал через Гранд-Айленд уже под дождем.

Равнинное ранчо источало серную вонь, которая расползалась на многие мили вокруг. Посреди стояло десятитысячное стадо — живое, колышущееся поле черных абердино-ангусских коров. Тим шел вдоль ограды, пока не обнаружил участок, затянутый простой проволокой, поднырнул под нее и начал пробираться между черными мясными бычками. От их массивных грубо слепленных тел шел пар. Чем дальше он забирался в гущу стада, тем плотнее оно становилось, пока наконец коровы совсем не преградили ему дорогу, толкая и недовольно мыча. Скученность отбила у них все инстинкты. Тим присел на корточки на крошечном пятачке посреди теснящих его туш, греясь о теплые бока, и задремал сидя, то и дело теряя равновесие, когда опора начинала шевелиться. Ему снились унавоженные берега и косой черный дождь.

Глинисто-серая вода заливала веранды по обеим сторонам улицы. Тим брел между утонувшими почти по самую крышу (иногда по середину или три четверти лобового стекла — в зависимости от марки) машинами. Все было серым — и столбы, и набухшие от воды деревья. Подгоняемый течением, Тим осторожно доплюхал до какого-то пикапа и залез на крышу осмотреться. Видимость была почти нулевой, но вроде бы дальше улица слегка забирала вверх. Если добраться дотуда, там будет посуше.