— В подобных случаях, — растолковывал священник, — у человека мутнеет рассудок и начинаются разные видения.

Проповедник сидел на ряд впереди, вполоборота, чтобы видеть собеседника. Понять бы еще, успокаивает он его или, наоборот, хочет запутать…

— Откуда вы знаете? — спросил Тим.

— Бегаю марафоны.

Лицо у этого невысокого сухощавого человека с бородкой было серьезное, не допускающее неискренних улыбок. Он высказал осторожное предположение, что Тим не прихожанин, и тот без утайки признался, что добирается в Нью-Йорк, к больной жене. Ему уже не раз хотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями и муками, но останавливал страх, что не поймут, и вместо сочувствия он получит презрительные взгляды.

— Тогда хорошо, что вы возвращаетесь, — сказал проповедник, когда Тим закончил. — Человек не должен быть один.

— Не должен.

— Но я все же не понимаю — зачем вы пускаетесь в эти долгие переходы?

— Я не пускаюсь. Я же говорил — ноги сами несут меня.

— Но, Тим, это ведь не на пустом месте. Всему есть причина.

Он не называл священнику своего имени.

— Раз вы знаете, как меня зовут, значит, я опять брежу.

— Не бредите, я же вам все объяснил. Так почему вас тянет ходить?

— Вот вы мне и скажите. Меня уже вдоль и поперек по всем медицинским справочникам исследовали. Искали других со схожими симптомами — живых или мертвых. И я всю свою жизнь ищу хоть один подобный случай.

— Есть ли, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»? — Проповедник покачал маленькой круглой головой. — Нет. Нет ничего нового под солнцем.

— Пусть так, но все равно, уверяю вас, я хожу не нарочно.

— Значит, всю свою жизнь вы упорно ищете рациональное объяснение, — подытожил священник. — Подразумевая, что оно должно быть. А если его нет?

— Должно быть.

— А как же пчелы, Тим? А дрозды? Пожары? Наводнения? Это все, по-вашему, тоже случайность?

Тим уставился на него, оторопев. Священник наконец улыбнулся утешительно и, перегнувшись через спинку скамьи, ободряюще похлопал Тима по колену. Потом подошел и помог подняться на ноги.

Тим шагал вперед сквозь листопад — мокрые листья всех цветов от медного до лимонного. Они пронзительно шелестели на ветру и слетали на землю целыми охапками. В Большой долине к северу от Пидмонта ему попался одинокий фермерский дом, потрепанный бурей. Крышу сорвало ветром, обшивку со стен тоже, на бортике бассейна висел передними колесами микроавтобус. Вокруг валялись раскиданные мелкие вещи, будто дом распотрошили, как мусорный мешок. В дверях громко ревел в пустоту малыш в одном подгузнике. К ребенку через поле бежала женщина. Тучи к этому времени уже разошлись, и бескрайнее голубое небо перечеркивал расплывающийся самолетный след.

Конъюнктивит начался у него на выходе из Покателло. Прошел у Огалаллы на северном берегу реки Платт и вновь вернулся на пустынном отрезке Восемьдесят третьего шоссе между Тедфордом и Валентайном, во время вынужденного крюка через барханы Небраски. Судороги в ногах донимали его в горах и долах, к равнинам Ларами став совершенно невыносимыми. На озерах близ Равенны посреди штата Небраска его одолел миозит — воспаление мышц, которое неизбежно влекло за собой почечную недостаточность. С ней он и загремел в больницу в Элизабете, Нью-Джерси, в десяти милях до финиша.

Из-за редкого мытья по коже, и без того изъязвленной волдырями и цыпками, пошло раздражение, а в городке Маунт-Этна у северной оконечности озера Икария в западной Айове его сразил опоясывающий лишай, превративший таскание рюкзака в изощренную инквизиторскую пытку. Когда у подножия Аппалачей от боли стало темнеть в глазах, он решил выкинуть рюкзак совсем.

Его донимали разные мошки, клещи, блохи и вши. Когда жара выпарила все воспоминания о ливне, чуть не утопившем его в Айове, Тим умудрился прошагать под палящим солнцем от Маунт-Плезанта до западной границы штата Миссисипи и осознал свою ошибку слишком поздно, когда кожа уже покрылась пузырями от ожогов. Весь Иллинойс и половину Индианы он с переменным успехом боролся с обезвоживанием и тепловым ударом, пока моча не стала темно-оранжевой, а потом и вовсе чуть не иссякла. У него развился рабдомиолиз — резкое и опасное повышение уровня мышечных ферментов, выбрасываемых организмом в кровь при серьезных травмах. Теперь, когда он ночевал в ветроломах на границе ячменных, кукурузных и соевых полей — лесополосах, защищающих посевы от капризов стихии, треплющей среднезападные равнины, в его крови кипел избыток калия, грозивший желудочковой тахикардией, которая могла убить его быстрее удара молнии. Кости в обеих ногах кто-то словно дробил долотом — тук, тук, тук на каждый шаг, шаг, шаг.

На сетевой заправке с динозавром на логотипе он купил карту и принялся изучать прямо у цистерны с пропаном. Теперь на любой остановке он просил стакан льда, чтобы охладить свой пылающий язык. Раздувшиеся пятки вынудили его расшнуровать ботинки и идти на цыпочках, выводя разрушающиеся кости в склепе его тела на новые круги ада.

Вокруг, как ни странно, все дышало красотой — дикие цветы, пшеничные поля, заброшенные амбары, проходящие поезда, церковные шпили, зеркальные пруды и туманные зори.

Во время еще одного большого крюка, от Тайлерсберга до Паксатони (где ему пришлось перейти Трассу 80, с переменным успехом сопровождавшую его от самого континентального водораздела до позорного схода с дистанции в Нью-Джерси), он набрел на поле, откуда в ненасытное небо один за другим поднимались аэростаты. Как раз в это розовощекое утро он подхватил суровую простуду, переросшую затем в воспаление легких, которое к моменту прихода в Пипак-энд-Гладстон сменилось сухими плевритными хрипами.

Первым делом врачам Элизабетинской больницы пришлось подключить его к аппарату искусственной вентиляции легких, чтобы справиться с синдромом острой дыхательной недостаточности, откачать лишнюю жидкость из полости брюшины, а также назначить диализ печени и сердца. Его тело словно играло в салки с врачами, трогательными донельзя в своей самоотверженности. Непреклонная материя плевать хотела на все героические вмешательства и стратегические удары. Она вертела, как ей заблагорассудится, эскулапами, вообразившими, будто смогут поговорить с ней на понятном языке, а на самом деле не услышавшими даже издевательского смеха той, что взяла их в заложники. Они закачивали ему в кровь лекарства, вливали свежую плазму и витамин К, но предсказать, снимется ли отек мозга и придет ли пациент в сознание, не могли.

Время от времени его навещал какой-то мужчина. Входил в палату, таща за собой портативный баллон с кислородом. Если заставал Тима спящим, уходил. Если Тим лежал с открытыми глазами, ни на что не реагируя, посетитель тоже удалялся несолоно хлебавши. Наконец Тим обставил своего гостя с баллоном на несколько очков, начав дышать сам. Он лежал весь утыканный трубками с иглами, зафиксированными телесного цвета пластырем.

— Вы меня помните? — спросил гость, подойдя вплотную.