Штрек изогнулся и раздвоился. Иванов помедлил секунд пятнадцать – и это напугало Бандерольку больше легенды о болтушках. Кажется, не так хорошо здесь проводник ориентируется. Заметив испуг спутников, Иванов поспешил объясниться:

– Редко здесь хожу, этот путь и на карту-то не нанесен, чтобы Барина и Пееву не тревожили. Но вы не волнуйтесь, я дорогу найду. Дальше каменоломен не заблудимся.

Звучало не слишком обнадеживающе.

Этот коридор был совсем узким – еле-еле протискивался плечистый Телеграф. И довольно низким – даже Бандерольке периодически приходилось пригибаться. Потолок не производил впечатления надежного: над головой нависали плиты, готовые вот-вот обвалиться, желтоватые, белые, зеленые… Под ногами – каменное крошево. Приходилось одновременно смотреть и вверх, и вниз, чтобы не упасть и не задеть какой-нибудь «висяк».

Иванов двигался сноровисто, убегал вперед, ждал Бандерольку и Телеграфа. Они шли гораздо медленнее, осторожно. Кажется, над головой похрустывало и поскрипывало.

Снова свернули, пришлось перебраться через завал. Иванов встревожено зыркал по сторонам, Бандеролька нервничала. Катастрофа загнала в подземелья огромное количество людей, процентов восемьдесят населения, наверное. И все-таки человеку плохо без простора и свежего воздуха, без солнца и воды: начинает мерещиться всякое.

Бандерольке, например, уже несколько минут казалось, что неподалеку кто-то бормочет, тянет и тянет старческую скороговорку про «а вот в наше время» и «проститутки и наркоманы». И нудит и нудит, и гундосит, и гундосит. Сначала не замечаешь, а потом действует, как комар: вроде, и не кусает пока что, но лучше бы уже крови напился и заткнулся. Да что угодно, лишь бы заткнулся, не нудел, а то мозги закипают. И уже ничего, кроме этого звука, не слышишь, не замечаешь.

Поймав себя на том, что злится, Бандеролька остановилась.

– Вы ничего не слышите?

Телеграф с раздражением мотнул головой, Иванов же напрягся:

– Кажется…

– Да вы прислушайтесь!

– Водокап, – постановил Иванов. – Пойдем, заодно и попьем. Вода чистая, через много метров известняка фильтруется.

Водокап действительно вскоре обнаружился: система пластиковых стоков и труб, по которым сочилась, накапливаясь в старой эмалированной ванной, вода. Прозрачная и холодная, подернутая тонкой известняковой пленкой. Но капанье воды не было тем звуком, который раздражал Бандерольку – тот будто бы немного отдалился или скрылся за поворотом, но никуда не делся.

Может быть, подземные осы? Но откуда бы взяться насекомым на такой глубине? Должно быть, давящая тишина пещеры так действует – мозг обманывает сам себя, придумывает несуществующие раздражители.

– А чем вы питаетесь? – напившись, спросила Бандеролька, только чтобы заглушить бормотание.

– Грибами питаемся и кротятиной. Кротов разводим. Ну и топинамбур тоже выращиваем для витаминов. А то, говорят, пока не додумались, были случаи цинги.

Навязчивый звук не прекращался.

– Вы точно ничего не слышите?

Телеграф попытался подать знак: покрутил пальцем у виска и сделал жест, будто сам себя душит. Кажется, он слышал.

Иванов покрутил головой и побледнел – даже в тусклом свете фонарика было видно.

– Болтушка, – прошептал он. – Ох, попали. Все, теперь – только драпать. Понять бы еще, откуда подкрадывается.

Бандеролька почувствовала себя голой: оружие она оставила в камере хранения вместе со всем радиоактивным и дезактивации не подлежащим. Респиратор, кстати, пришлось оставить там же, и теперь Бандеролька закрывала лицо арафаткой, как и Телеграф, грим которого смылся под душем.

Иванов-то их в лицо не знал, а вот атаманша – знала.

Впрочем, кажется, атаманша не была самой большой проблемой на данный момент. Они поспешили прочь от водокапа, но звук не отдалился, напротив, заполнил весь коридор, совсем низкий, пришлось идти, согнувшись. Нудели стены, стенал потолок, покряхтывал пол, и воздух дрожал от ненависти ко всем моложе семидесяти лет.

В конце концов, неуважительно было бы просто убежать. Пожилым людям тяжело, у них вечный дефицит общения, их игнорируют, не замечают. А обязаны замечать! Ведь не было бы нынешней беспокойной молодежи, если бы не старшее поколение.

«Стоп, – подумала Бандеролька, – это как с феодосийскими котами, не мои мысли, просто эмоции от нудежа. Что ж за болтушки такие?»

– В шкуродер, – скомандовал Иванов и принялся протискиваться в дырку в стене.

Бандерольку передернуло. Каменная кишка была очень и очень узкой – верткий Иванов туда пролезал, а вот Телеграфу могло прийтись туго. Пока она размышляла, Телеграф схватил ее за шкирку, встряхнул и прорычал еле слышно:

– Ты – следующая.

– Вперед! – донеслось из дырки. – Здесь по прямой, не бойтесь.

Пришлось послушаться. Бандеролька загасила свечу – все равно не удержишь, и нырнула в шкуродер.

Стало очень тесно и очень страшно.

Камень сдавил Бандерольку со всех сторон: здесь приходилось ползти по-пластунски, цепляясь коленями и локтями и рискуя приложиться макушкой о потолок. Дыхание стало громким, и, кажется, воздуха стало меньше. Впереди мерцал огонек: это Иванов, выбравшись, подсвечивал путь, чтобы ползущие следом не пугались. Заблудиться было нереально: прямой коридорчик, недлинный, метров в пятнадцать-двадцать.

Но хоть голоса болтушек заглохли.

Бандеролька, однако, не могла заставить себя пошевелиться. Будто уже съели и переваривают, будто лежишь в могиле, и жизнь закончена.

Мигал фонарик.

Она приказала себе ползти: пусть руки и ноги как чужие, пусть каждое движение дается через силу, надо вперед. Обязательно надо. Глупо получится, если сейчас Телеграф начнет подталкивать в задницу.

Бандеролька заработала конечностями, пребольно царапнулась животом о выступ и вывалилась из шкуродера в небольшой зал, где сидел Иванов и ждал ее.

Тут же вернулся звук болтушек.

Кажется, он стал даже ближе.

Телеграф пролез шустро, Бандерольке показалось, что гораздо быстрее ее. Высунулся по пояс из норы, прислушался. Видно было – его разрывает, так хочется что-то сказать, но пока что стоило поддерживать реноме. Бандеролька отрицательно покачала головой. Телеграф нахмурился, выпростал руки и повторил жест, будто его кто-то душит.

– Длинный Рубль хочет что-то сказать, – заметил Иванов.

– Папа, ты слышишь болтушек? – осведомилась Бандеролька.

Телеграф энергично закивал.

К бубнежу, уже вполне различимому – понятно было, что это слова, но разобрать удавалось лишь отдельные: «в наше время», «неблагодарные», «при Сталине» – прибавилось энергичное шарканье. Бандеролька прям видела стоптанные тапки, шелестящие по камням. Тяжело, наверное, дряхлой бабке карабкаться по завалам.