«Пропали, – подумала Бандеролька, – что-то общеизвестное прошло мимо нас потому, что мы – листоноши».

– Папа болел, – грустно проговорила она, – мы останавливались, лечили его, почти ни с кем не общались, да и мне было не до новостей.

– Чем болел-то? – поинтересовался второй охранник.

– Да лучевухой, наверно, никто нам так и не сказал. Прошло, я не заразилась, но вот язвы остались, и голос у папы пропал.

Часовые переглянулись. От лучевой болезни вообще нет лечения, но кто знает, какие формы она может принимать. Живут же люди, та же атаманша, без защиты, и не умирают.

– Скурвились твои листоноши, – сказал второй, безымянный, часовой. – Решили власть над Крымом взять, вот и творят непотребства.

«А на Казантипе все делали вид, что не в курсе, – вспомнила Бандеролька, – интересное кино получается».

– Неужели?! – ахнула она. – Вот сволочи! Так вы фонарики, значит, брать не будете?

– Как – не будем? – поразился Иванов. – Почему это? Вещь хорошая. Возьмем и атаманше один подарим. Еще есть листоношьи штучки?

Бандерольке очень хотелось ответить: есть, и даже две – Бандеролька и Телеграф, но она сдержалась.

– Листоношьих нет, но есть хороший универсальный нож, – принялась перечислять она, выкладывая «товар», – фляжка, походный котелок, огниво…

Снаряжение часовых заинтересовало. Бандерольке жаль было расставаться с хорошими вещами, но делать нечего. Впрочем, ничего на обмен часовые сию секунду предложить не могли, и вздыхали горестно.

– Так впустите? – жалобно спросила Бандеролька. – А я вам – два фонарика. А деньги потом отдадите. Папа очень устал.

Телеграф вспомнил, что он – больной лучевухой торговец Длинный Рубль и очень натурально закашлялся.

– Черт с вами, – решил Иванов, – пойдем, провожу. Дезактивацию пройдете, зараженные вещи в камеру спрячете.

Внутри оказалось обыденно.

Бандеролька уже много раз была в пещерах, каменоломнях, бункерах, канализационных ходах и убедилась: все они, в принципе, одинаковы. Разнятся только перекрестки и ходы, где-то все коридоры горизонтальны, а где-то – в несколько уровней и связаны шахтами; где-то приходится ползти или идти пригнувшись, а в других – Один, конь Пошты, спокойно проскачет, но общего больше.

Во-первых, под землей всегда тише, чем на поверхности. Многометровая толща камня отделяет идущих (ползущих) по пещере от привычной суеты, от свиста ветра, шелеста листьев, шагов прохожих, птичьих трелей, голосов людей, лая собак, шороха волн. Во-вторых, под землей пахнет только тем, что ты принес, да еще сыростью. В-третьих, одинаковая температура, здесь нет дня или ночи, нет весны и нет зимней стужи. Здесь вообще нет времени. Ну и, конечно, сама путаница ходов, изгибы и углы, кажущаяся бесконечность темных коридоров, их повторяемость… Все системы одинаковы.

Аджимушкайские каменоломни, естественно, не были исключением из правил.

После обычной системы очистки и дезактивации Бандеролька с Телеграфом (точнее, Гривна с Длинным Рублем) оказались в центральном коридоре. Такое ощущение, что здесь прошли бои – стены были местами обрушены и заложены известняковой кладкой, пол – неровный, то вверх, то вниз, исшарканный шагами за десятилетия. Вдоль стен тянулись толстые жилы кабелей и горели редкие светильники – тускло, в половину накала. Проводником выступал уже знакомый листоношам Иванов, без противогаза он оказался мелким, по плечо Бандерольке-Гривне, белобрысым вечным мальчишкой. Ему могло бы быть семнадцать-двадцать, но носогубные складки, красные белки и нос в прожилках, а так же порядком поредевшая шевелюра выдавали мужчину хорошо за тридцать. Плечи у Иванова были узенькими и покатыми, ноги – кривоватыми, и вообще он производил впечатление крепко поддающего (водка, говорят, от радиации спасает) и нездорового подземного жителя. Этакая бледная поганка.

Покинув пост, Иванов стал разговорчивым и дружелюбным – наверное, почуял наживу.

– Аджимушкайские каменоломни – мы зовем логово «Мушками» – место легендарное, овеянное славой. Тут сначала просто добывали камни, а потом война шла. Вроде, не та, которая перед Катастрофой, а подревнее. Вот и поставили памятник при входе героическим защитникам не помню чего. Какого-то союза или ка кого-то альянса, что ли. Потом сделали музей, а после мы уже тут заняли. Атаманша с Барином тут организовали все.

– А не страшно под землей? – поддержала беседу Бандеролька.

– Да чего тут бояться! – отмахнулся Иванов. – Я каждый камень знаю.

Бандерольке хотелось бы, чтобы его голос звучал несколько уверенней. Телеграф, скованный нежданным обетом молчания, только хмурился.

– И никто тут не водится, кроме людей? – задала Бандеролька наводящий вопрос.

– Болтушки разве что. – Иванова конкретно передернуло. – Но они не смертельные. Идиотом только стать можно.

О болтушках Бандеролька не слышала – но мало ли, что водится в Крыму. Развивать тему она не решилась – накликаешь еще.

– Далеко нам идти? Мы к атаманше идем?

– К ней, а к кому же. Она в штреках смерти, – Иванов произнес название и нервно заозирался. – Не любит публичность. Пока доберешься – проголодаешься. Атаманша, как я говорил, людей не любит. А Барин, напротив, очень любит. Почти как болтушка. Забалтывает насмерть. Поэтому любящая дочь его и держит в Штреках.

– Название нехорошее – Штреки смерти…

– Это чтобы люди боялись.

– Как болтушек? – не сдержалась Бандеролька.

Они как раз свернули с главной тропы в какой-то темный штрек, Иванов тут же зажужжал новым фонариком. Бандеролька же воспользовалась обычной «зеркалкой» – консервной банкой, надрезанной с одной стороны, со свечой внутри. По опыту она знала, что обитатели пещер обожают рассказывать страшные истории. Конечно же, Иванов не упустил случая напугать пришлых.

– Болтушки – страшные существа. Во-первых, они бессмертные. Не, серьезно. Если кого поймают, начинают рассказывать о Сталине. Вот ты знаешь, кто такой Сталин? А я знаю, один раз еле от болтушки ушел.

– Они разумные?

– Не думаю. Повторяют одно и то же по сто раз, как будто заело. Про Сталина, значит, своего. Это был такой вождь в доисторические времена. И вот вроде, ничего болтушка не делает, только держит и говорит. Но люди не выдерживают, мозги-то не резиновые, идиотом стать можно. Так что увидишь – не здоровайся, беги.

– А как они выглядят-то?

– Как бабки.

– В смысле?

– Как древние бабки в синих халатах. Говорят, они тут то ли уборщицами были, еще во времена музея, то ли билетершами. А потом приключилась Катастрофа, и они мутировали. И никак не перемрут. Одно хорошо: территориальные. Где одна водится, там другие не ходят. И медленные, удрать можно, если уши вовремя заткнешь.

Телеграф не удержался – хмыкнул недоверчиво. Бандеролька только головой покачала. Разное, конечно, существовало в подземельях, но бессмертные бабки? Нет, вряд ли. Очередная страшилка, легенда для новеньких, чтобы не совались, куда не след.