По мнению Аджемоглу и Робинсона, переход к инклюзивным институтам оказался настолько важным, что стал фактически единственным критерием, отличающим богатые страны от бедных. Сравнивая Англию и Эфиопию — одну из богатейших стран с одной из беднейших, они утверждают, что «причина, по которой Эфиопия находится в столь тяжелом положении, коренится в абсолютизме, который, в отличие от Англии, существовал там вплоть до недавнего прошлого» [48].

Они допускают, что на какое–то время абсолютистские режимы могут обеспечивать процветание, например перенаправляя рабочую силу из сельского хозяйства в промышленность. Но такие методы обычно носили временный характер, как это было в Советском Союзе. И в Китае политические репрессии также приведут, как предсказывают авторы, к сбоям в экономике, если только китайцы не сделают свои политические институты более инклюзивными.

Если инклюзивные институты — единственный важный фактор в достижении процветания, из этого следует, что иностранная помощь, которая не начинается с реформ институтов, бесполезна. Но реформировать институты не удается почти никогда, поскольку этому противодействуют правящие элиты, чьим интересам реформы обычно и угрожают. Как объясняют Аджемоглу и Робинсон, «чтобы разорвать этот порочный круг бедности, странам нужны инклюзивные институты. Международная помощь обычно мало чем помогает в этом деле, а уж в ее сегодняшнем виде особенно» [49].

В качестве описания текущего состояния дел работа Аджемоглу и Робинсона выглядит весьма точной. Но авторы испытывают большие трудности, объясняя, как появляются хорошие институты или как их можно основать в стране, где до сих пор их не было. «Честный ответ должен быть таким: подобного рецепта не существует», — признаются они.

Они не могут предложить никакого рецепта, поскольку считают, будто хорошие институты возникли случайно, как хаотичная рябь на загадочных волнах истории. Они утверждают, что институты меняются из–за «институционального дрейфа» — феномена, который они напрямую сравнивают со случайным процессом генетического дрейфа. Они считают, что институты формируются в процессе истории, но этот исторический ход полон «непредсказуемых поворотов», то есть является чередой случайностей. Даже Славная революция не была неизбежна, поскольку «развитие событий в этом направлении было в некоторой степени следствием непредсказуемого хода истории» [50].

Аджемоглу и Робинсон доказывают, что плохие институты заменяются хорошими, как в случае английской Славной революции или японской Реставрации Мэйдзи, вследствие «переломных моментов» истории в сочетании с «благоприятными укоренившимися институтами». Они утверждают: «Помимо всего прочего, нужна и определенная доля удачи, ведь путь истории — это не гладкая железнодорожная колея» [51].

Разве удача может быть объяснением? Как и Божий Промысл или какой–нибудь знак зодиака? Авторам приходится прибегать к таким неудовлетворительным объяснениям, поскольку они отвергли очевидную возможность: причиной существования хороших или плохих институтов служат различия в человеческом поведении. Аджемоглу и Робинсон, таким образом, отступают в сторону ничего не дающих объяснений, таких как удача и непредсказуемый ход истории.

Развитие богатства человеческих обществ на протяжении текущего тысячелетия не шло по какой–то случайной траектории, но, как констатировали Аджемоглу и Робинсон, одна часть мира в последние 300 лет неуклонно становилась значительно богаче. Это не случайность и не удача — с точки зрения человеческой эволюции этому явлению можно дать разумное объяснение.

Это объяснение заключается в том, что в социальном поведении человека произошли эволюционные изменения, способствовавшие созданию новой, постплеменной социальной структуры, на которую опираются современные общества. Богатые страны имеют нетрайбалистскую, основанную на доверии экономику и благоприятные для нее институты. Бедные страны полностью не ушли от трайбализма и страдают под гнетом экстрактивных институтов, соответствующих тому ограниченному радиусу доверия, который традиционно существует в их обществе.

Ситуация в современном мире аналогична смешанным видам общественного строя, преобладавшим в мезолите, или среднем каменном веке, который начался в Европе около 10 000 лет назад и длился примерно 5000 лет. Люди, применявшие новые сельскохозяйственные технологии, начали вторжение в Европу с Ближнего Востока. Охотничье–собирательские народы, населявшие Европу в те времена, были или уничтожены, или ассимилированы новыми аграрными сообществами. Охотники и собиратели пользовались древним набором каменных инструментов, который археологи именуют палеолитическим, в отличие от новых инструментов, характерных для земледельцев и называемых неолитическими. Потому переходный период от палеолита к неолиту, во время которого поведение, свойственное оседлой жизни, становилось доминирующим в Европе, назвали средним каменным веком, или мезолитом.

Мир в настоящее время переживает похожий переходный период, когда одни популяции вырвались из–под формирующей власти мальтузианского земледелия, а другие все еще в мучительном процессе изменений. Мезоиндустриальная эпоха, как можно ее назвать, — это период, когда остальной мир (в основном страны Субсахарской Африки и Ближнего Востока) совершает эволюционный переход к современной экономике. Несомненно, этот процесс требует адаптации и институциональных преобразований. Но, учитывая скорость эволюции и быстроту культурных изменений в современном мире, мезоиндустриальная эпоха, вероятнее всего, закончится значительно быстрее, и поколений за это время сменится гораздо меньше, чем можно было бы ожидать.

Сейчас пришло время рассмотреть особую популяцию, которая много веков была лишена родины. Еврейская культура так же своеобразна, как и культуры многих других групп, однако из–за особого характера ее можно привести в качестве убедительного примера того, что многие культурные аспекты имеют генетические корни.

Несомненно… иудаизм — это нечто большее, чем история антисемитизма. Конечно же еврейский народ заслуживает определения, и в действительности он уже определен, как другими, так и самим собой — по таким признакам, как вероисповедание, происхождение, священные тексты и нравственные учения, то есть по всему тому, что помогало столетиями выживать в условиях гонений и преследований.

Гертруда Химмельфарб [1]

Во многих сферах жизни вклад евреев значительно больше, чем можно было бы ожидать от популяции такого размера. Евреи составляют 0,2% мирового населения, но в течение первой половины XX в., несмотря на широко распространенную социальную дискриминацию и холокост, они получили 14% Нобелевских премий, а во второй — 29%. На 2007 г. евреям присуждено 32% Нобелевских премий в XXI в. [2].

Евреи добиваются выдающихся успехов не только в науке, но и в музыке (Мендельсон, Малер, Шёнберг), живописи (Писсарро, Модильяни, Ротко), философии (Маймонид, Бергсон, Витгенштейн). Еврейские писатели получали Нобелевские премии по литературе за книги на английском, французском, немецком, русском, польском, венгерском языках, идише и иврите [3].