Мой дедушка зашиб хлебной лопатой подсыла… – вспомнилось Волкодаву.

Чернокожий ткнулся в каменный пол и остался лежать. Иригойена унесло прочь – прямо на руки Муруге.

Рыжеусый подхватил его и с усмешкой сказал матери Кендарат:

– А я уж было решил, что твой ученик – тот другой, с заплетёнными волосами…

Выходка Иригойена стоила ему двух сломанных рёбер и правой ключицы. Тугая повязка помогла убрать боль, но не вполне. Иригойен сидел очень прямо, улыбался, разговаривал тихо и медленно и вздрагивал, пытаясь смеяться. Однако в кошельке мономатанца действительно оказалось двадцать полновесных сребреников нардарской чеканки. Пересчитав неожиданное богатство, Иригойен пошептался со стряпухами, готовившими для гостей, и объявил, что устраивает пирушку.

Вот уж чего Волкодав на его месте нипочём бы не сделал.

– И не смотри на меня так! – сказал ему Иригойен. – Деньги, которые я должен вернуть, я уже отложил!

Венн чуть не спросил его, почему в таком случае он слегка покраснел, но удержался и промолчал.

Теперь все они, в том числе Муруга, сидели за столом в укромном уголке общинного зала. Нелетучий Мыш, спустившись с хозяйского плеча, лакомился кусочками хлеба, размоченного в молоке. Нардарцы всё же были не вовсе беззаконным народом. Они умели ставить опару и пекли вкусный хлеб. Вот бы они ещё начали сеять у себя рожь…

Наверное, я просто веселиться не умею. Я и на плясовой круг ни за что бы не вышел, потому что в этом нет смысла. Всё обретает смысл, когда кругом семья, а впереди жизнь. А у меня – ни того ни другого.

– Ты привела неплохих пасынков, сестра, – сказал Муруга матери Кендарат. – Они учтивы с людьми и не соблазнились боем ради денег. Правду молвить, от твоего старшего я ждал чего-то подобного. Такие, как он, способны испытывать только несложные чувства вроде ненависти и стремятся к простым целям, ища богатства или земной власти. Неужели ты надеешься втолковать ему что-нибудь о возвышении духа?

Вообще-то, мастеров копья на свете превеликое множество, подумалось венну. Ну, может, и не превеликое, но не один же Муруга? Людей, склонных вот так обсуждать его, словно лошадь на ярмарке, он терпеть не мог ещё со времён рабского каравана.

Мать Кендарат лишь улыбнулась в ответ, почему-то очень грустно. Печёная репа, сдобренная маслом и мёдом, остывала перед ней почти нетронутая.

Я дурак, сказал себе Волкодав. Свободные обсуждают раба, как бессмысленную скотину, ибо считают себя безмерно выше невольника. Я уже исполнился враждебности к Муруге, а ведь утром он уважительно расспрашивал меня о рубке углов, так как понял, что здесь я знаю больше. Вот и думай: кто на самом деле поддался гордыне?

А Муруга вдруг обратился к Иригойену почти с теми же словами, что когда-то услышал от наставницы Волкодав:

– Вот ты, защитник чести сехаба… Можешь внятно поведать, что ты содеял?

Халисунец опустил ложку, которую неловко держал в левой руке.

– Спасибо на добром слове, – ответил он рыжеусому. – Ты назвал меня приёмным сыном благородной госпожи и наследником непреклонных сехаба, но на воинский пояс из белых перьев я не посягал никогда. Мои предки уже сто лет назад сменили плетёные щиты на корзины для хлеба. Когда этот несчастный взялся смрадить нашу родню, я отнюдь не понадеялся превзойти его в боевом мастерстве. Я сказал себе: сейчас он покалечит или убьёт меня, но это неважно, потому что один удар я ему всё-таки нанесу. Я встал в «стойку истины», которую показывала госпожа Кендарат, сосредоточился, как над тестом, и перестал обращать внимание, что он делает своей палкой. Я не с ней драться хотел, а наказать его самого. Вот и всё, господин мой.

– А если подумать? – спросила мать Кендарат.

Иригойен подумал. Очень недолго. И вдруг прикусил губу, а глаза подозрительно заблестели.

– Я вёл себя как злобный и тщеславный глупец, – с трудом выговорил он затем. – Я должен был говорить с ним, чтобы мы вышли отсюда обнявшись. И ведь я мог бы сделать это. Но я предпочёл ранить его тело и уязвить гордость…

Рыжеусый поддел ножом ещё комочек мазюни[36]. Чувствовалось, что Иригойен перестал быть интересен ему.

– А скажи, старший пасынок, у вас держат рабов? – обратился он к венну. Когда тот неохотно поднял глаза, Муруга добавил: – Судя по отметинам на запястьях и тому, что я помню о твоём соплеменнике, вы умеете только сами в плен попадать.

Волкодав мысленно проклял и Нардар, и Рудую Вежу, и, в первую голову, своё решение очередной раз сойти с намеченного пути. Ему понадобилось страшное усилие, но мать Кендарат смотрела на него, и всё-таки он ответил:

– Ты уразумел наш язык, значит, ведаешь, что «раб» у нас значит «недоросль». Взявший пленника сажает его в самом низу стола. И ждёт, чтобы тот себя утвердил. Смелостью или усердной работой. Совершив это, пленник может остаться или уйти. Его никто не будет держать.

– Ишь ты! – Рыжеусый выпрямился с таким видом, словно услышал нечто действительно для себя важное. – Люди говорят, прежде чем иметь дело с каким-то народом, узнай, как там относятся к женщинам и старикам. Скажи, правда ли, будто ваши мужчины шагу не могут ступить без совета своих баб или, по примеру более просвещённых народов, полагают их пустыми сосудами, в которые мы изливаемся, чтобы продолжить себя потомством?

Мыш оставил недопитое молоко, вздыбил шерсть и угрожающе развернул чёрные крылья.

– Как его звали? – тяжело спросил Волкодав.

– Кого?

– Венна.

Муруга пожал плечами.

– Я не знаю, – сказал он. – Его обида была так велика, что он назвался Извергом, в знак того, что решил не возвращаться к своему племени.

– Если хочешь проверить россказни этого Изверга, – сквозь зубы проворчал Волкодав, – приезжай в наши леса и сам всё посмотри. А чего не поймёшь, тебе растолкуют.

– Может, и приеду, – усмехнулся Муруга.

Мать Кендарат положила обе ладони на стол.

– Малыш, – сказала она. – И ты, былой друг… Послушайте, что скажу. – Она улыбнулась как-то так, что у Волкодава защемило сердце, а Мыш перебежал к ней по столу, приподнялся на сгибах крыльев и начал принюхиваться. Жрица погладила его. – Да, ты всё верно понял, храбрый летун… – И повернулась к Муруге: – Тебе следует знать. Я давно уже странствую с этими двоими, которых всё время называют моими приёмными сыновьями, и, право, скучать мне они не давали… Однако ничто не длится вечно. Наши дни вместе приблизились к завершению. Завтра я оседлаю Серого и уеду.

– Матерь Луна!.. – ахнул Иригойен.

Он было вскочил, но боль в сломанной ключице живо усадила его обратно.