– Мы отпустили, не зная, что Лунег решит за тобой вернуться, – вздохнул​ Альвали. – И что нам понадобится помощь рода Мось,  чтобы справиться с зырянами.

Таскув фыркнула, кажется, слишком громко, отчего старейшины стали только смурнее.

– Что же они, разве перестали быть с нами одного племени? Теперь и платы требуют за подмогу?

Старейшины переглянулись. Лицо Альвали нехорошо потемнело. В душном чуме от возросшего напряжения стало совсем жарко, и Таскув незаметно смахнула капельки испарины над губой.

– Гляжу, путь рядом с муромчанами не пошёл тебе на пользу, аги, – голос старейшины сверкнул гневом. – Мось имеют право напомнить нам о наших обязательствах. И поторопить, раз такое приключилось. Они не хотят ждать со свадьбой до осени. Завтра мы отправим к ним человека. Йарох приедет знакомиться с тобой.

Таскув сцепила перед собой руки, пытаясь не выдать волнения. Никогда она не думала о том, что всё же встретится с воином рода Мось. Всё считала, что избежит этой участи, когда сбежит с Унху. Но сама, получается, вернулась в ненавистные силки.

– Почему так скоро?

Альвали вдруг встал и медленно обошёл очаг сбоку. Остановился рядом и посмотрел внимательно,  чуть близоруко прищурившись.

– А это ты у него сама спросишь, когда наведается. Но затягивать ни он, ни его отец не хотят. Да и нам нехорошо выжидать, – он поджал сухие губы и немного помолчал, словно подбирая слова. – Сейчас нехорошие слухи о тебе ходят. Мол, сначала с Унху ты хотела обряд в святилище Калтащ провести. А после с муромчанином в пути спуталась… И кто знает, чем у вас это закончилось.

Два других старейшины поддержали его, возмущённо переговариваясь. Но после тяжёлого взгляда Таскув отчего-то смолкли.

– Эви вам о том рассказала? Или Евья?

Альвали пожал плечами:

– Не знаю, болтают разное. Но, знать, кто-то из них первое слово сказал, ведь они с тобой в дорогу отправились.

И видно: сам он в то верить не хочет, да людям теперь рты не закроешь. И чего доброго, коли кривотолки дойдут до рода Мось, то Таскув не пожелает брать в жены ни один мужчина. Не того ли добивались горе-родственницы, когда принялись её грязью поливать?

– Ты бы лучше спросил у них, Альвали, почему их воевода прогнал, что им пришлось раньше срока домой вернуться.

Старейшина поднял руку, останавливая её.

– Не уподобляйся им, аги. Всё, что нужно, я знаю. И знаю, кому надо верить.

Таскув тут же смолкла и опустила голову. И правда, едва не поступила так же, как Евья и Эви, только её слова от первого до последнего были бы правдой.

– Прости, Альвали.

Старик подошёл ближе, взял её за плечи, заглядывая в глаза. Смотрел долго и вдумчиво, словно мог увидеть там всё, что случилось в дороге до Ижеграда и обратно.

– Нам жаль, что ты осталась без отца, – наконец заговорил он, – и потому приходится принимать решения за него. Они могут показаться жестокими, но помни, что мы всегда хотим тебе добра. Я знаю Йароха с детства. Он станет тебе хорошим мужем, заботливым и надёжным.

Альвали мягко улыбнулся и слегка сжал пальцы. Таскув кивнула, решив, что не станет противиться в открытую, пока сама не встретился с Йарохом. И тут же холодом лизнула мысль, что теперь, когда Смилан так далеко и они, возможно, больше никогда не встретятся, ей уже всё равно.

– Можно одну просьбу, Альвали?

– Конечно.

– Мне нужна самая плотная, но мягкая шкура оленя. Я хочу сделать свой бубен.

***

Таскув закончила бубен, когда пришла весть о том, что завтра приедут мужи из рода Мось. Что ж, тоже приданое, если по совести рассудить. Не только девицу Йарох в жены получит, но ещё и шаманку. От своих обязанностей в замужестве отказываться ни к чему.

Круг получился ладный и ровный. Кожа натянулась на ребра плотно,до приятного пальцам напряжения и звона. Ладони все были теперь в мозолях и занозах, но удовлетворение от того, что из-под них вышло, унимало боль.

Таскув осторожно ударила в бубен пальцами, ещё раз прислушиваясь к гудению, и показалось, что теперь в нём звучит именно её голос.

Отложив бубен, она вышла на порог избы, чтобы успеть проводить отсветы заката над лесом. Затихал и гас в небе последний день её старой жизни. Завтра начнется что-то новое.

Спала она нынешней ночью на удивление спокойно и глубоко. А поутру разбудил её стук в дверь, сразу после которого внутрь вошла матушка: помогать готовиться к встрече с соседями. Нарядное платье из зелёного сукна она принесла еще накануне. Сказала, что этот цвет делает кожу Таскув приятно бронзовой. А та не спорила, хоть в рогожу пусть рядят. С каждым днём она словно сильнее погружалась в безразличие, надолго уходила по шаманские тропам в лес и бродила там. Иногда обращалась соколицей и окунулась в холодную глубину неба, скользя тенью по вершинам лиственниц. И верно: раз от раза перекидываться становилось проще, тело охотнее принимало новый облик, сроднялось с ним. Таскув лишь скидывала одежду и взмахивала крыльями, не успев ещё замёрзнуть.

Жаль только, что скоро и не полетать на воле.

Алейха вырвала Таскув из размышлений, слишком резко дёрнув гребнем волосы. Ойкнув, извинилась и поцеловала в макушку.

– Ты будто больше меня волнуешься, – Таскув посмотрела на мать, запрокинув голову.

Та дёрнула плечом.

– Конечно волнуюсь. Свою дочь замуж отдаю ведь.

Алейха доплела вторую косу и связала обе цепочкой. После помогла надеть платье и сделала пару шагов назад, любуясь. Не понимала совсем, что в душе дочери всё застыло камнем. Иначе никак – только нарочито отстраниться от грядущего, теша себя мыслью, что так надо.

– Они уже приехали, – задушевно поведала матушка. – Ещё ночью вчера. Так, сказали, не терпелось им тебя увидеть.

Таскув кивнула, опуская голову: пусть Алейха думает, что она смущается. А на самом деле хоть волком вой.

У двери раздались громкие шаги. После короткого условного стука вошел Унху, смурной, словно волк в голодную зиму. Он коротко глянул на мать, а затем на Таскув и помрачнел сильнее, хотя казалось бы, некуда.

– Позволь, Алейха, с дочерью твоей парой слов обмолвиться.

Та фыркнула:

– Да хватит уж шушукаться по углам.

Но натолкнувшись на взгляд дочери, вздохнула и всё же вышла.

Все эти дни Таскув сторонилась охотника, пытаясь разобраться в душевном смятении, что охватило её по возвращении домой. Он не настаивал, всё ещё чувствуя вину перед ней. Но сегодня когда всё, что было, норовило пропасть в прошлом навсегда, знать, не выдержал.

Как только за Алейхой закрылась дверь, он в несколько широких шагов подошёл и сгрёб Таскув в охапку. Лихорадочно горячие губы прижались к её рту и потребовали ответного поцелуя. Она вцепилась в его ворот и оттолкнула со всех сил. Но охотник лишь сильнее сдавил её в объятиях.