1 Приведенные цитаты из книги: Фридман Э. Самые мудрые обезьяны. — Сухуми, 1979. — С. 93.

2 ГАРФ. Ф. А-482. — Оп. 1. — Д. 660. — Л. 409.

3 Советская Абхазия. — 1929. — 8 мая.

4 ГАРФ. Ф. А-482. — Оп. 1. — Д. 660. — Л. 409.

5 Архив РАН. Ф. 350. — Оп. 3. — Д. 286. — Л. 288.

6 Там же. Л. 288 (об.).

7 ГАРФ. Ф. А-482. — Оп. 1. — Д. 651. — Л. 57 (об.).

8 ГАРФ. Ф. 3316. — Оп. 23. — Д. 723. — Л. 3.

9 ГАРФ. Ф. А-482. — Оп. 1. — Д. 660. — Л. 409.

10 Там же.

1929 год начался для Страны Советов с неожиданного научного достижения. На вопрос: «Может ли голова жить отдельно от туловища?» был получен утвердительный ответ. Об этом успехе передовой советской науки сообщала статья в январском номере нового журнала «Наши достижения». Оказывается, еще в 1927 году в СССР докторам С.С. Брюханенко и С.И. Чечулину удалось достичь фантастического результата: они отделили голову собаки от туловища и начали пропускать через кровеносные сосуды головы животного при посредстве насоса кровь другой собаки. Это была особая кровь, в ней имелось специальное вещество, предотвращавшее свертывание.

«Отрезанная голова, после того как аппарат, прогоняющий по ее сосудам кровь, начинал работать, — еще какое-то время спала! Скоро затем можно было наблюдать все признаки пробуждения: глаза открывались, уши поднимались, голова приходила в состояние бодрствования.

Глаза отрезанной головы видят — если поднести палец к глазу, веки моргают: челюсти производят дыхательные движения, введенная в рот пища проглатывается (и, конечно, вываливается через перерезанную глотку). Голова чувствует прикосновение к коже, волосам, ушам. Если, например, раздражать нос щекотанием, например пером, голова приходит в сильное возбуждение.

Раз при таком опыте голова начала усиленно открывать и закрывать рот, как бы пытаясь укусить: пришлось удерживать ее руками, чтобы она не свалилась с тарелки, на которой лежала. Может она так жить довольно долго — в течение 3–3½ часов»1.

«Понятно, что с человеком таких опытов никто не делал: люди, присутствовавшие на казнях не раз говорили, что только что отрубленная у казненного голова моргала глазами и двигала губами. Однако достоверно известно, что очень скоро после казни человеческая голова не обнаруживает никаких признаков жизни»2, — утверждал советский антрополог Гремяцкий. Он был осторожным оптимистом и верил в фатальное торжество науки и ее магическую силу. «Воскрешения из мертвых нет. Но оживление трупа бывает в некоторых случаях возможно, — писал Гремяцкий. — Пока что это удается лишь изредка, лишь в опытах, устраиваемых учеными. Но всегда бывает так: каждое новое завоевание науки сначала делается одним-двумя учеными и проверяется в их рабочих кабинетах. Потом оно становится общим достоянием. Так было с оспенной прививкой, которая теперь спасает миллионы людей, так было с омоложением, так было с лечением болезней прививкой. Рано или поздно опыты с оживлением принесут практическую пользу, и врачи смогут нередко поднимать с постели не только больных людей, но и тех, кого теперь мы называем умирающими»3.

Да, январь 1929-го был богат на фантастические события. Что ни день — ученые с мировыми именами рапортовали о сокрушительных победах над природой и близости ее полной, безоговорочной капитуляции перед всесильным человеческим гением. Она отступала по всему фронту, и бойцы, вооруженные микроскопами и мензурками, гнали ее все дальше и дальше — к самому последнему рубежу обороны.

И когда 10 января 1929 года в Ленинграде открылся Первый всесоюзный съезд по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, он напоминал штаб опьяненной победами армии, рассчитывающей на законное мародерство. Пропагандистская шумиха, созданная вокруг этого боевого форума, рисовала образ торжествующей чудо-науки, готовой сделать для новой власти все что угодно. Центральная фигура съезда — Николай Вавилов. 16 января с высокой трибуны он обращается к своим соратникам с воинственным кличем: «Генетик должен действовать как инженер. Он не только обязан изучать строительный материал, но он должен и может строить новые виды живых организмов»4.

Каждая строчка его доклада — это шквал аплодисментов и буря оваций. Генетик Николай Дубинин вспоминал: «Обращаясь ко мне, известный наш морфолог и эволюционист, работающий по происхождению домашних животных, профессор Сергей Николаевич Боголюбский, явно восторгаясь Н.И. Вавиловым, сказал: “Посмотрите на Вавилова — это истинный полководец нашей генетики”»5.

Боги лабораторий самозабвенно аплодируют своему маршалу. И каждый из них точно знает, что нет таких крепостей, которые не могли бы взять коммунисты краснозвездной страны. Кажется, еще немного, и они начнут скандировать: «Генетика! Хромосомы! Вавилов!»

«Вечерняя Москва», освещавшая съезд, поражает своих читателей новыми откровениями о могуществе селекции: «Но что же тогда сказать про работы профессора Среднеазиатского государственного университета — Гали Михайловны Поповой, которая тоже, действуя как инженер, реконструировала один из исчезнувших прообразов современной пшеницы. Скрещивая пшеницу с разными близкими ей растениями, профессор отодвинула в своей лаборатории развитие пшеницы на какое-то количество тысячелетий назад. Совершился обратный процесс развития вида. Получен один из промежуточных видов пшеницы, одно из звеньев ее состояния между современным и диким.

Изумительный эксперимент! Ведь это же все равно, что создать одного из предков современного человека, например неандертальского человека»6.

Но и мечта о реальной встрече с неандертальским человеком тоже не казалась тогда несбыточной. Советская наука гарантировала его визит в самое ближайшее время. Дерзкое знание бредило дерзкими экспериментами.

19 апреля 1929 года гвинейского героя Илью Ивановича Иванова принимало совещание по самому главному для него вопросу: «О возможности постановки в Сухумском питомнике опытов гибридизации путем искусственного осеменения между антропоморфными обезьянами, а также между последними и человеком»7.

Для тех светил науки, которые пришли послушать Иванова, его доклад был важной ступенью для подведения под дарвинизм экспериментальной, материалистической базы. И не только. Это были люди, участвовавшие в оживленных дискуссиях о современной науке в стенах Коммунистической академии. Той самой Коммунистической академии, которую создала новая власть и противопоставляла старой Российской академии наук. Здесь вдохновенные марксисты и естественники трудились над новой философией науки.

На конец года намечалась широкая дискуссия на тему «Роль биологии в реконструкции животноводства в СССР». Для участия в диспутах намеревались привлечь биологов, хозяйственников и зоотехников. А в зоотехнии Иванов был звездой первой величины. Все знали, как он ратовал за то, чтобы обезьяноводству было отдано достойное место в передовом сельском хозяйстве СССР.