Подсудимых на сей раз вводили в зал не вереницей, как обычно, а по одному, с некоторыми интервалами. Они привычно рассаживались на своих местах, стараясь не глядеть друг на друга, потому как уже были поделены на тех, чья жизнь еще продолжится, и тех, кого ждет скорая смерть.

В зале стояла такая тишина, что было слышно, как техники в радиорубке отсчитывают позывные, проверяя аппаратуру.

Тишину взорвал голос судебного пристава:

— Встать, суд идет!

Лорд Лоуренс держал в руках папку с приговором, который, как было объявлено, все судьи будут читать по очереди. И продлится чтение не один час.

Журналисты, не попавшие в зал, толклись в пресс-руме, слушая трансляцию, пытаясь сквозь формулировки приговора угадать самое интересное — каким будет этот самый приговор. Повешение? Расстрел? Пожизненное заключение? Оправдание? Тут же у стойки бара заключались азартные пари. Оказавшиеся здесь советские журналисты в них, конечно, не участвовали.

Центром самого большого кружка была Пегги во всем черном и черной шляпке с вуалью. Ребров, слонявшийся по коридорам, увидев ее, помахал рукой. Но Пегги его, кажется, даже не заметила. Она была слишком занята — упивалась всеобщим вниманием.

— Господа, внимание! — Пегги подняла руку, обтянутую черной кружевной перчаткой. — С тем, кто сообщит мне сейчас, каким точно будет приговор, я готова провести сегодняшнюю ночь! И я не шучу!

Мужчины разразились одобрительными криками, немногочисленные женщины поджали губы.

— Жаль, но я не вижу тут достойных! — разочарованно объявила через минуту Пегги, обведя взглядом присутствующих.

Пройдя мимо расступившихся мужчин она направилась прямо к Реброву.

— Черт, Денис, куда вы пропали! Я, правда, и сама пользовалась любой возможностью улизнуть из этого оставленного богом города, но я хотя бы возвращалась! А вы пропали, ничего не сказав! Я думала, что уже никогда вас не увижу. Ходили слухи, что вас упекли в Сибирь за какие-то провинности. Надеюсь, все это было не так?

— Совершенно не так, — рассмеялся Ребров. Смотреть на Пегги было сплошное удовольствие. — Мы теперь коллеги, я ведь тоже стал журналистом…

— Ну, не знаю, стоит ли вас поздравлять, — не выразила восторга Пегги. — В роли таинственного консультанта вы мне нравились больше. А теперь вы стали одним из этих пройдох, которые за сенсацию продадут мать родную.

Ребров от души расхохотался.

— Пегги, минуту назад вы предлагали, словно Клеопатра, свою ночь в обмен на подробности приговора!

— А что прикажете делать?!. Побудете в шкуре журналиста подольше, поймете, что за работенку вы взялись выполнять!

— Кстати, что касается вашего чудного предложения…

— Вам есть что сказать по поводу приговора? — вскинулась Пегги. — Ну, не томите же меня!

— Увы, Пегги, — развел руками Ребров. — Я просто хотел вам сказать, что вы обратились со своим завлекательным предложением не по адресу. Откуда журналистам это знать? Вам нужно было предложить это членам суда.

Пегги капризно сморщила носик.

— Я сделала такое предложение одному очень осведомленному человеку оттуда… Тем более, мне казалось, он ко мне давно неравнодушен.

— Ну и что же он?

— Свинья! Самая обыкновенная свинья. Сказал, что послезавтра он к моим услугам… Можно подумать, он мне будет нужен послезавтра, когда о приговоре будет знать уже весь мир!

— Кстати, а где наш друг Крафт? — поинтересовался Ребров.

— Вертится где-то поблизости. Он теперь очень занят — скупил столько мемуаров, что не знает, как их теперь все выгодно продать. Ну, ничего, за Алекса я беспокоюсь в последнюю очередь!

Мир узнал приговор на следующий день. Сначала были названы оправданные. Их оказалось трое — Шахт, Папен, Фриче… Освобожденные прямо в зале суда, они уже в перерыве заседания раздавали интервью и проводили пресс-конференции.

Затем началось последнее заседание. Скамья подсудимых была пуста. Они появлялись из тьмы бесшумно открывающейся двери по одному в сопровождении конвоиров в белых касках, и каждому председатель суда лорд Лоуренс зачитывал, какая мера наказания ему отпущена.

Первым ввели Геринга.

«Обвиняемый Герман Вильгельм Геринг, Международный военный трибунал приговаривает вас к смертной казни через повешение»…

Постскриптум

«Случилось так, что мне было поручено провести на Нюрнбергском процессе последний допрос. Это был допрос свидетеля Вальтера Шрайбера, профессора германской военно-медицинской академии, бывшего генерал-майора, специалиста по гигиене и бактериологии. Он рассказывал о подготовке германским главнокомандованием бактериологической войны с помощью возбудителей чумы и опытов над живыми людьми».

Георгий Александров, начальник Следственной группы при главном обвинителе от СССР на Нюрнбергском процессе

Барон и Олаф ужинали вдвоем как в старые добрые времена. Стол был тщательно сервирован — белоснежная скатерть, туго накрахмаленные салфетки, старинный форфор и серебро, прекрасное вино, изысканные блюда, которые подавал старый вышколенный слуга…

— Итак, смертная казнь через повешение для одиннадцати, — хладнокровно сказал барон, откладывая в сторону газету.

— А для остальных — пожизненное заключение или тюрьма на двадцать лет, — уточнил Олаф.

— Да-да, я помню, — рассеянно повертел в руке тяжелую вилку барон.

— Приговоренные к повешению направили апелляцию в Контрольный совет по Германии с просьбой заменить повешение расстрелом… Геринг, правда, не стал этого делать.

— Думаю, просто понимает, что это бесполезно.

— Но за него это все-таки сделал адвокат.

— Бесполезно, мой мальчик, это уже бесполезно. Дело закрыто. Я получил сообщение из Лондона… Лейбористское правительство рассмотрело на внеочередном заседании вопрос о ситуации в Нюрнберге.

— И?

— И член Контрольного совета, Главный маршал авиации Великобритании Дуглас, получил секретную телеграмму: не удовлетворять никаких прошений и не допускать никаких изменений в приговорах. Англичане не собираются прощать Герингу «ковентризацию».

— «Ковентризацию»?

— Ну, ты помнишь, как люфтваффе Геринга снесли к черту город Ковентри ударами с воздуха? С тех пор орлы Геринга очень полюбили этот термин — «ковентризация». Им это казалось очень забавным. Не знаю, как сейчас.

— Но ведь потом был Дрезден, когда англичане снесли город, в котором в отличие от Ковентри не было военных заводов, — решил напомнить Олаф.

— Да, — согласился барон, — там вообще никого не было, кроме беженцев. Но об этом должны помнить мы — немцы. А англичане помнят про Ковентри.