Вор улыбнулся, маскируя легкую досаду на то, что у Артура появились-таки какие-то тайны, которые он даже после прямого намека не хочет раскрывать. Но давить на парня Варшава не хотел, а потому ловко начал сворачивать на шутки:

— Родину продать нынче трудно, практически невозможно. Предлагали тут надысь одному резиденту — так не берет, вплоть до мордобоя! Ушли времена… Помнишь: «Стоял я раз на стреме, держал в руке наган, как вдруг ко мне подходит незнакомый мне граждан…»

Тульский с облегчением рассмеялся и подхватил — даже с несколько нарочитым энтузиазмом:

— «Мы сдали того фраера войскам НКВД, с тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде»…

Вор вскоре ушел домой, на прощание, как обычно, потрепав Артура по загривку. А Тульский еще долго сидел в пивбаре, разглядывая пиво в кружке. Он знал, что все сделал вроде бы правильно, но — старик немного обиделся… Артур это почувствовал, а потому — маялся….

Ночь с 13 на 14 апреля 1985 г.

Ленинград

…Артем пришел домой поздно, бросил сумку в шкаф, сморщил нос на табачное облако, витавшее в комнате, и открыл форточку.

— Здорово, батя… Ну, накурили-то… Заходил кто?

— Заходил…

Токарев-старший раздавил «беломорину» в пепельнице, глянул исподлобья на сына, устраивавшегося перед телевизором, и тяжело, по-медвежьи, выбрался из-за стола.

— Отец, а пожевать чего-нибудь есть в хате? — спросил, обернувшись к нему, Артем и, поймав его взгляд, осекся. Василий Павлович стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы брюк, и слегка покачивался с пяток на носки.

— Пожевать?.. Сейчас я тебя покормлю… Тема, сынок, а я ведь тебя спрашивал вчера про ребят из твоего клуба… И что ты мне ответил? Припоминаешь? — елейно-ласково спросил Токарев сына.

Артем мгновенно все понял — и похолодел. Трудно было не сложить два и два в уме — разговор с опером в мороженице… с этим, как его… Тульским, кажется… А накануне отец действительно спрашивал, не ищут ли часом бойцы из его клуба конфликта со спекулянтами. Надо сказать, что Василий Павлович задал тогда вопрос чисто машинально, даже не из желания действительно что-то узнать, а просто по оперской привычке проверить любую информацию всеми имеющимися средствами. Но Артем тогда отреагировал не совсем адекватно:

— Откуда ты знаешь?

Отец от неожиданности даже руками по коленям себя хлопнул:

— Во, молодежь дает сегодня! Я, ебить твою мать, что: в Зоологическом институте работаю зав. отделом парнокопытных?! Мне государство платит за то, чтобы я знал. Я бы сказал — деньжищи платит… Что-то я не понял… значит, информация у тебя проходила?

— Да так, — с деланным безразличием ответил Артем. — Болтают разное…

— Не мудри, — сдвинул брови отец. — Ты не фантик. Расскажи-ка, что знаешь, мне вот подчиненные докладывают, что парню какому-то руку сломали…

При этих словах Артему словно наждачной бумагой по спине провели… Он тогда еле отвертелся, и отец «купился», так как, естественно, и предположить не мог, что его сын замешан в сумбурной информации молодого опера. Получилось, что Василий Павлович «проговорился» о том, что, как он выразился, ему «доложили» подчиненные. И Артем решил, что их ищут, хотя, по большому счету, никто их, конечно, не искал — официально, разумеется… А потом — опер в мороженице… А теперь вот — отец…

Токарев-старший в упор смотрел на сына.

— Ну, так что же ты молчишь, любимый мой сыночек?! Что же ты не хочешь рассказать папе, как тебя занесло в славную компанию налетчиков?! А?!!

— Отец, я случайно, — забормотал в панике Артем. — Я из Универа выходил, а ребята мимо ехали, говорят, Паше спину бритвой срезали, я и не думал, что так обернется…

— Не думал?! Ах ты…

Василий Павлович даже задохнулся, потом покрутил головой, сглотнул с усилием и заходил быстрыми шагами по комнате, выбрасывая на ходу резкие фразы:

— Если ты, Тема, смеешь думать, что ты несчастный, а жизнь — говно, то знай: плохо мне! Мне!!! Я всю жизнь в розыске, всю жизнь в вонючих кабинетах! Мне для счастья не хватало тебя! Тебя! Счастье — это когда седые волки сыска смотрят на тебя и говорят: «А, это сын самого Токарева! Далеко пойдет! Настоящий легавый!» Вот это счастье! Но, похоже, ветераны, которые видели то, от чего тебя бы просто вырвало, ухмыльнутся по-другому: «А, это сын Токарева! Нормальный парень — три судимости!» Да мне удавиться надо будет после этого! Стыдно… И дело не в карьере! Меня дальше фронта не пошлют, а в окопах без нас — хана! Стыдно! За себя стыдно… Сука, что ж ты творишь?!!

Артем стоял уже по стойке смирно и молчал. Ему хотелось плакать. Токарев-старший носился по комнате, подходил ближе к сыну с желанием ударить, но убирал руки в карманы, хватал пепельницу, но пугался, что швырнет и попадет… Слова отца хлестали Токарева-младшего наотмашь:

— Хули вы барыг грабите?! Давай сразу на сберкассу! Хочешь жизнь закончить — так умри в перестрелке!!! Хоть поступок. Пусть ужас, но мир запомнит надолго. Хоть внутренне уважать будут. А мы хотя бы молча напьемся!!! Я понимаю — нужны средства… Но я, блядь, хоть одну взятку взял?!! А?! Да, приворовываем. И будем!!! Но взяток не берем!!! А ты что?! Сломанный-переломанный своей условной судимостью? Хуй на рыло!!! Ты еще горюшка не хлебал!!! Ты битый на ринге, а это — тьфу и растереть по жизни!!! А видел, как в мясо ногами в кабинете забивают блатных?! А?! Такое лукоморье!!! Вор кишки выплевывает, а его бьют до тех пор, пока не поймет — убивают!!! Как тебе такие ратные подвиги? А те тоже отвечать умеют! Арцыбашева вправду зарезали в трамвае, а не по еблу в парадняке!!! Шесть ножевых и через все лицо — На! Хрясь!!! Мать в гробу его поцеловать не могла, потому что харя напополам развалена!!! Это нынче — зуботычина, и — пошел в цугундер… Токарев-старший остановился, будто забыл что-то, потом вспомнил: достал из тумбы стола бутылку водки, свинтил пробку и засадил несколько глотков прямо из горла, одновременно растирая себе левой рукой грудь, видать, жгло там и кололо. Водку он глотал, как воду, даже не поморщился. Отдышался и продолжил:

— Палитра сказочная! Обоссанные парадняки, холодные батареи. И днями ждем «Прорву». А тот, знаем, бритву из рук не выпускает… Пришел! Так пока сзади держали, он успел все руки порезать! На, дывысь!

И Василий Павлович сунул под нос Артему свои руки со старыми белыми шрамами — хотя тот и так знал историю их происхождения.

— …А потом пили взахлеб! Сначала страшно, а потом весело!!! Я хотел тебе этой густой жизни! Ну, судьба не так повернулась… А ты — к налетчикам? Что вспоминать будем? Я за сыск страдаю, а ты за что? Мы воруем — так это у нас трофеи! А ты?! Я понимаю — не у бабушек. Но это — единственное смягчающее!!! А потом — лагеря вспоминать будем?! А?! Да я любой пожар потушу, не в этом дело… Дело в том, с каким настроением тушишь. Знаешь, с какой бы я радостью на тебя орал, если бы ты опером влип из-за приписок или сокрытия? Вот это — твои должны были быть дела…