известные тебе заклинания без всякого проку!

Тэнгу расхохотался — и громовому хохоту вторили треском деревья.

— Хорошо, — сказал Бэнкей. — Я допускаю, что ты в конце концов сказал мне правду. Неси кошку в монастырь, а я пойду следом за молодыми господами. Если это все — обычная шутка тэнгу, ты не дашь ей зайти чересчур далеко.

Он отодвинул заступившего ему путь Остроноса и двинулся по тропе вниз.

— Берегись, — негромко сказал вслед Остронос. — Я не отец-настоятель, но опасность чую. Ты еще скажешь мне спасибо за то, что я оставил молодым господам оборотня.

— Возможно, — отвечал, не оборачиваясь, Бэнкей. Все-таки он был в обиде на тэнгу.

* * *

Пока монах и тэнгу пререкались, повозка успела укатить довольно далеко, да и носильщики, которых хорошо покормили в монастыре, бодро тащили по притоптанному снегу маленькие носилки с Норико и госпожой кошкой. Снова спустившись в узкую долину, Бэнкей увидел лишь следы от обутых в такие же, как у него, варадзи ног, колес и копыт.

Ходить он умел быстро, пожалуй, даже побыстрее хорошего погонщика быков. И не сомневался, что запросто догонит молодых господ с их свитой. Но монаху после того, как он вмешался в историю с оборотнем, вовсе не хотелось попадаться им на глаза. Чего доброго, оба молодых господина и опытный старший кэрай решили бы, что и он, монах, как-то связан с нечистью. Поскольку бывали случаи, когда старый барсук, перекинувшись монахом, морочил добрым людям голову. Бэнкей понимал толк в хорошей драке, но слишком уж много кэраев сопровождало Минамото Юкинари, и это были бойцы из северных провинций, где не прекращались схватки с варварами, а не изнеженная столичной жизнью свита Фудзивара Нарихира. Ту Бэнкей вообще в расчет не принимал.

Он решил следить за путешественниками издали в течение дня, а ночью подобраться к ним поближе, поскольку силы всякой нечисти ограничены часами темноты.

В дороге Бэнкей не скучал — он повторял сутры, которые заучил с таким трудом, с полным основанием считая, что в его годы это было равносильно воинскому подвигу. Не умея читать, он мог запомнить их лишь с чужого голоса и должен был постоянно освежать в памяти, дабы не опозориться перед более или менее сведущим в священных писаниях человеком.

Это благочестивое занятие помогло ему скоротать короткий день пути. А ближе к вечеру он повстречал бродячего гадальщика.

Собственно говоря, Бэнкей не столкнулся с ним на дороге, как оно обычно бывает, а за шиворот вытащил из-за толстого дерева. И устроил ему строжайший допрос.

— Приветствую тебя, почтеннейший! — сказал Бэнкей скрюченному старикашке. — Я-то сто ри прошел в поисках гадальщика, а гадальщик, едва меня завидев, прячется за самым толстенным дубом, какой только есть в округе!

— Отпусти меня, благочестивый монах! — взмолился старикашка. — Что тебе с меня взять? Денег у меня при себе немного, едой я и так поделюсь!

— Да ты, никак, за разбойника меня принял! — обрадовался Бэнкей. Ну, а я принял за разбойника тебя.

И это было правдой.

Бэнкей заприметил гадальщика издали, сквозь ветки, приближаясь к повороту дороги, и даже подумал — а не встать ли за деревом самому? Он знал повадки этой братии — привязываться к всякому прохожему, обещая ему сундуки с золотом и покровительство самого государя, если прохожий его, гадальщика, послушается. Денег Бэнкей с собой не имел вовсе, а слушать всякую чушь совершенно не желал.

В какую-то минуту он понял, что и гадальщик его заметил. Делать нечего — Бэнкей со вздохом дошел до поворота. И тут обнаружил, что никакого гадальщика нет, зато следы соломенных сандалий, сворачивая с тропы, уводят за толстое дерево.

Бэнкей огляделся.

Других свежих следов на снегу поблизости не было. Но недавно тут проехали молодые господа — и не настигли ли их, вместо ночной нечисти, вполне обыкновенные дорожные грабители? Тот, кто спрятался за деревом, вполне мог из-за этого дерева напасть.

Бэнкей остановился, как бы задумался, почесал в затылке, воткнул в снег посох, положил рядом суму из холстины и уверенно направился в кусты — как направляются туда по нужде. Сделав круг, он оказался за дубом, откуда и извлек гадальщика.

— Какой из меня разбойник? — прошамкал старикашка. — Ты погляди на меня — у меня и брови уж от старости пожелтели.

— Брови у тебя пожелтели, это правда, — согласился Бэнкей, — и на вид тебе столько лет, как будто ты гадал еще самому Ямато Такэру. Что же ты в такие преклонные годы бродишь по дорогам, да еще зимой? Неужели нет у тебя внуков, чтобы кормили тебя и ухаживали за тобой?

— Может, и есть, — подмигнул старикашка, — кто ж это может знать? Отпусти меня, монах, я пойду своей дорогой, а ты — своей!

— Деньгами не поделишься? — из любопытства спросил Бэнкей, шиворота, впрочем, из руки не выпуская. Ему все в этом гадальщике не нравилось — и довольно новая, теплая одежда, явно с чужого плеча, и старательное шамканье, не говоря уж о дурацкой попытке спрятаться за деревом.

— Поделюсь, поделюсь! — решив, что все дело только в этом, обрадовался старикашка. — Да отпусти же ты меня, благочестивый монах, чтобы я мог достать деньги!

— Твои руки свободны, — возразил Бэнкей, таща за собой гадальщика к тому месту, где оставил суму и посох. — А что касается денег, то я могу взять в виде пожертвования лишь деньги, заработанные честно. Если же они попали к тебе неположенным путем — оставь их себе, и пусть они отягощают твою карму. Я дурных денег в свой монастырь не понесу.

— Деньги я заработал честно — мне их заплатили молодые господа за хорошее гадание, — заявил старикашка. — Я посоветовал им сменить направление пути. Так что возьми немного и ступай своим путем!

— Это были двое молодых господ в красивой повозке, запряженной рыжим быком с белыми ногами? — уточнил Бэнкей. — И за повозкой следовали носилки?

— Да, и кэраи вели в поводу прекрасного коня цвета метелок тростника. Я поделюсь с тобой этими честно заработанными деньгами, если ты меня отпустишь, — пообещал гадальщик.

— Почему же ты спрятался от меня?

— Я не хотел тебе гадать, — признался старик. — Если вы, монахи, привяжетесь, то уж не отвертеться. А платить мне за гадание ты не стал бы. Видишь ли, я тороплюсь — хочу до темноты попасть в селение. Неохота в такой холод ночевать в кумирне на перекрестке.

— Раз так, то ступай, — позволил Бэнкей, отпуская шиворот.

Старикашка с неожиданной прытью отскочил от монаха.

И тут только Бэнкей ощутил неладное.

Сперва легкой судорогой свело пальцы рук и ног. Потом мелко задрожало