Летом 1828 года, в разгар очередной Русско-турецкой войны, Меншиков направляется на черноморский театр военных действий. Во главе десантных сил флота он отличился при взятии Анапы, затем командовал осадным корпусом под Варной, где был тяжело ранен ядром в обе ноги. Отвага князя была отмечена чином вице-адмирала, орденом Святого Георгия 3-й степени и дарением одной их трофейных пушек.

Вернувшись после лечения к исполнению должности начальника Морского штаба, князь продолжает реорганизацию ведомства. Его беспокоят вопросы административно-хозяйственного управления, которые, по мнению специалистов, хотя и важны, но уводят от главного – перевооружения флота, создания винтовых кораблей с паровым ходом и оснащения их новым, нарезным оружием, чем в это время начали энергично заниматься в Англии и Франции.

Между тем положение светлейшего в командовании морскими силами все упрочивается. В 1833 году он получает чин полного адмирала; летом 1836 года организует показательный смотр кораблей Балтийского моря на рейде Кронштадта с участием знаменитого ботика Петра I. Тогда же он становится единоличным управляющим всем Морским министерством. Но занимаясь столь серьезными делами, он нимало не изменяет своей склонности к острословию.

В сборники исторических анекдотов вошли образчики экстравагантного юмора князя, относящиеся ко времени его руководства флотом. Как-то при встрече с ним царь выразил сожаление по поводу смерти престарелых чинов Морского штаба. Александр Сергеевич ему ответил: «Они уже давно умерли, ваше величество, в это время их только хоронили». Когда в один из годовых праздников Меншикову предложили представить к ордену одного из подчиненных ему генералов, не имевшего никаких наград, он не согласился и сказал с усмешкой: «Поберегите эту редкость!» Одному очень старому генералу был дан высший российский орден Святого Андрея Первозванного. Все удивлялись: за что? «Это за службу по морскому ведомству, – сказал князь, – он десять лет не сходил с судна», – и т. д.

А карьера Меншикова все набирает обороты. Он становится членом Государственного совета; не прерывая руководства флотом, назначается генерал-губернатором и командующим войсками в Великом княжестве Финляндском. Князь неизменно сопровождает императора в зарубежных поездках. В 1841 году он пожалован Андреевской лентой; в 1848 году назначается председателем секретного, так называемого меншиковского, комитета для верховного надзора за цензурой. Степень его близости к царю была так высока, что Николай подарил ему собственный портрет в алмазах для ношения в петлице (1850) и распорядился именовать один из полков армии «пехотным генерал-адъютанта князя Меншикова полком» (1851).

Высокое положение Александра Сергеевича обязывало его общаться с высшими сановниками николаевской России, которых он беспощадно костерил в своих анекдотах. Ныне многие остроты князя потеряли свою злободневность, поскольку даже имена адресатов его язвительных эскапад известны разве что дотошным историкам. В то время, однако, эти вельможные особы были настолько всесильны и влиятельны, что задевать их, а тем более критиковать или язвить, было небезопасно.

Вот, к примеру, военный губернатор Москвы граф А.А. Закревский (1786−1865) правил городом самовластно и грубо, вмешиваясь во все мелочи жизни, вплоть до семейных отношений обывателей; он опутал Первопрестольную системой шпионства; создал невозможные условия жизни для интеллигенции; не поладил ни с дворянством, ни с купечеством. И вот Николай I, рассуждая о храмах и древностях Москвы, заметил, что русские правильно называют ее святою. «Москва действительно святая, – парировал Меншиков, – а с тех пор как ею управляет граф Закревский, она стала еще и великомученицей». Однажды в разговоре с придворным N князь неосторожно сказал: «Бедная Москва в осадном положении!» Слова эти дошли до царя и очень его разозлили: «Что ты там соврал про Москву? В каком это осадном положении ты ее нашел?!» – «Ах, господи, – оправдывался светлейший, – этот N глух и вечно недослышит. Я сказал не в осадном, а в досадном положении». Государь только рукой махнул. А вот еще один случай: Закревский издал приказ, чтобы все собаки в городе ходили не иначе как в намордниках. «Что нового?» – спросили вернувшегося из Москвы Меншикова. «Все собаки в намордниках, только собаку Закревского я видел без намордника», – ответствовал тот.

А министр финансов, граф Ф.П. Вронченко (1779−1859), выказавший себя на своем посту как закоренелый рутинер и ретроград, в анекдотах от Меншикова предстает еще и отчаянным женолюбом и волокитой, заглядывающим под шляпку каждой встречной даме. В день, когда Вронченко был назначен членом Государственного совета, Меншиков, гуляя по Мещанской улице, увидел удивительную картину: окна всех домов были ярко освещены, и у ворот собралось множество особ прекрасного пола. «Скажи, милая, отчего такая иллюминация?» – спросил он одну из дам. «Мы радуемся, – отвечала та, – повышению Федора Павловича». В другой раз Вронченко, в мундире и в ленте через плечо, ездил во дворец с докладом. По окончании доклада его спрашивают: «Куда ты теперь поедешь?» – «Домой», – отвечал тот. «Прямо домой?!» – «Прямо». – «То-то, – было сказано ему, – не ходи в ленте к девицам, прежде заезжай домой и переоденься!» А между тем фавор Вронченко был настолько велик, что именем его назвали пароход. Однако ход сей машины, словно в насмешку, был очень медлен. «На графе Вронченко далеко не уедешь!» – сострил светлейший.

Но более всех доставалось от Меншикова ведущему деятелю той эпохи графу П.А. Клейнмихелю (1793−1869), удостоившемуся от царя специальной золотой медали с надписью: «Усердие все превозмогает». На графа возлагались разнообразные и подчас самые неожиданные обязанности: он был дежурным генералом; восстанавливал Зимний дворец после пожара; исправлял должность военного министра; был шефом жандармов; главнокомандующим путями сообщения и публичными зданиями. Тут умирает петербургский митрополит Серафим. Слушая разговоры и предположения о том, кто займет место нового духовного пастыря, князь глубокомысленно сказал: «Вероятно, назначат графа Клейнмихеля». Ведомство Клейнмихеля занималось, между прочим, строительством моста через Неву и Николаевской железной дороги, стоившим огромных денег и принесшим множество человеческих жертв. В это же время в Петербурге возводился и Исаакиевский собор. Светлейший язвил по этому поводу: «Достроенный собор мы не увидим, но увидят дети наши; мост мы увидим, но дети наши не увидят; а железную дорогу ни мы, ни дети наши не увидят». Когда же скептические пророчества Меншикова не сбылись, он при самом начале езды по железной дороге говорил: «Если Клейнмихель вызовет меня на поединок, вместо пистолета или шпаги предложу ему сесть нам обоим в вагон и прокатиться до Москвы. Увидим, кого убьет!»

Во время венгерской кампании одному генералу, находившемуся в действующей армии, было пожаловано графское достоинство, а другие, бывшие при особе государя в Варшаве, получили портреты его величества. Вслед за тем орденом был награжден и граф Клейнмихель. Меншиков на это сказал: «Первому дана награда за кампанию, другим во время кампании, а Клейнмихелю – для компании».

Рассказывал также князь и такой анекдот: однажды он тяжело заболел и вызвал к себе священника для исповеди. «Не грешны ли вы в лихоимстве?» – настойчиво вопрошал святой отец. И, услышав отрицательный ответ, пояснил: «Великодушно простите меня, ваша светлость, не знаю, с чего я взял, что вы офицер путей сообщения». Здесь надо пояснить, что Меншиков говорил истинную правду: корыстолюбцем он не был и руку в государственный карман не запускал – явление среди николаевских чиновников уникальное! А метил он здесь, конечно, в главнокомандующего путями сообщения Клейнмихеля, который, по словам академика Е.В. Тарле, был «одним из гнуснейших негодяев, палачом… главным казнокрадом путейского ведомства по положению, вором и мздоимцем по определившемуся с юности призванию».