– Ну, разумеется.

– Где же ты работаешь?

– Да где придется… Не бери в голову.

– Ты начал пить из-за Лолы?

– Ты, Миша, видимо, решил брать на себя все грехи мира?

– Я грешный человек, чего уж скрывать. Степан вдруг ощутил острую радость: он давно не общался с теми, с кем был достоин общаться. В последнее время вокруг него была всякая нечисть. Алкаши да дешевые девки, с ними не поговоришь. Некоторые из нынешних молодых и в школе-то никогда не учились, он, бывший преподаватель, даже устал удивляться. А ведь он был умный и образованный человек, когда-то он разговаривал так, что девочки-студентки летели к его огню, как бабочки.

– Боюсь, это сорт гордыни, – произнес Степан. – Ты, наверное, грешный человек, но ты виновен не во всем плохом, что произошло в мире. Так что не приписывай себе моего падения. Хотя ты косвенно к нему и причастен.

– Из-за Лолы?

– Ты все еще с ней живешь?

– От нее не отвяжешься… Ты не ответил на мой вопрос.

– Я любил Лолу. Она неплохая женщина. А может, плохая? Я так и не понял.

– А я понял: она плохая.

– Она простая. Плюс начисто лишена сострадания.

– Ты дал определение того, каким не должен быть человек.

– Человек должен быть сложным и добрым?

– Именно. Сложным и добрым.

– Может быть… А должен ли он быть смелым?

– Смелым? – удивился Королев.

– Помнишь, как у Булгакова: «Трусость – самый страшный порок».

– Никогда не любил эту книгу и ничего не находил в этих словах.

– А я в последнее время думаю, что меня сгубила моя трусость. Сидел, как зайчонок в своей норе – поганый трусливый зайчонок, вот и досиделся…

Слова лились, как вода из чайника. Михаил сначала удивленно смотрел на него, потом, видимо, увлекся, проходя вслед за Степаном этот путь…

Он начинался с их встречи у новых горбачевских «Жигулей» («Я был в белых носках?» – тихо ахнул Королев), он заворачивал к офису, отделанному пластиковыми панелями («Помню, помню. Какое чудное время! Все тогда получалось!»), вел дальше, к особняку («Там на меня было совершено первое покушение», – помрачнев, сказал Миша)… И вот уже Степан просится на работу, а после отказа проклинает себя последними словами, шепчет себе днем и ночью: «Трус! Трус! Трус!»

– Я все понял! – вдруг остановил его Королев. – Дело не в трусости, дело в зависти. Это она тебе сгубила жизнь.

– Зависть? – медленно повторил Степан. От медленного произнесения это слово показалось ему неприятно и неприлично свистящим.

– Ну да!

Они были так возбуждены и обрадованы встречей, что чай из старого чайника по-настоящему опьянил их.

– … У тебя был свой путь, замечательный, зачем ты все время сравнивал? Ты съел себя, брат.

– Может, ты и прав, – удивленно сказал Степан. – Завистливый я какой-то уродился. Но как определить, где отсутствие зависти, а где лень? Ну вот, скажем, сидит человек всю жизнь на одном диване, детей нет, жена сбежала, ему говорят: ну делай что-нибудь! А он отвечает: я не завистливый.

– Ну и пусть сидит. Что, он тебе мешает, что ли?

– Так это я сижу!

– А зачем ты сидишь на этом своем диване? У тебя был институт, была партия, какой диван-то? Жил бы да радовался. Ты не помнишь, нам однажды на лекции по философии одну притчу рассказали, я ее очень люблю и часто вспоминаю. Про раббе Мойшу.

– Да, помню, это из Талмуда. Хорошая притча… Значит, зависть? Наверное, ты прав. Смотри-ка, ты умный!

Они помолчали, улыбаясь.

– И все-таки я не понимаю, – снова произнес Степан. – Как определить, где отсутствие зависти, а где лень?

– Говорят, надо понять, чего ты хочешь. Так, наверное. По-настоящему хочешь. Некоторые, вон, всю жизнь тужатся, стремятся к чему-то, скажем, бизнес строят, работают по двадцать часов в сутки, а потом на закате жизни понимают, что больше всего им хотелось сидеть на берегу реки и ловить рыбу.

– Но, Миша, так хорошо рассуждать, если всего добился. А если ты просидел всю жизнь на берегу реки, если ты до старости ловил эту чертову рыбу, то тебе любой может ткнуть: «Все ты, брат, просидел, все пропустил».

– Да ткнуть можно любому. Надо меньше прислушиваться к тем, кто тычет. Их цель одна – чего-то от тебя добиться. Они ведь не тычут, Степа, они подталкивают в нужном для них направлении. Я этого нахлебался досыта.

– Значит, я должен был услышать, что хочу оставаться простым преподавателем? Что я счастлив, когда я простой преподаватель?

Миша пожал плечами и не ответил.

– А чего хотел ты? – спросил Степан. – Ты добился, чего хотел?

– Я хотел… – Миша помолчал. – Я хотел изумлять… Да, я хотел быть поразительным. И я добился. А если меня посадят, к чему, собственно, все и идет, я изумлю еще больше. Обо мне станут писать газеты, может быть, три десятка правозащитников выйдут на демонстрацию – нет, не для того чтобы поддержать меня, а чтобы укусить власть. Сейчас мне понятно, что для счастья недостаточно желать, нужно еще четко осознавать цену, которую ты согласен заплатить за осуществление желания. Я ведь не был согласен изумлять «любой ценой», но вел себя так, словно согласен. Цена – это очень важно. Странно, что я, бизнесмен, только недавно это понял. Я даже на рынке до сих пор люблю торговаться, а здесь платил, не задумываясь. Меня развели, как лоха, Степа… Вот Лола, кстати, в этом смысле молодец. Она и желает, и цену осознает. Природная такая мудрость.

– Так что все-таки с Лолой? Почему от нее нельзя отвязаться?

– Два миллиона требует.

– Ого! – Степан замолчал, потом осторожно коснулся Мишиной руки. – А для тебя это много?

Миша хотел что-то сказать, но вдруг осекся и засмеялся.

– Да не хочу я ее отпускать, Степа. Тебе врать не буду. Люблю я ее.

– Она заслуживает.

– Да не заслуживает она! Но люблю. Так мне и надо, все я привык покупать, ее тоже купил. Да и она меня любит, дурочка, только не понимает этого.

Он посмотрел на Степана с надеждой, словно хотел, чтобы Степан сказал: «А как тебя можно не любить, Миша? Ты настоящий мужчина, ты борец».

Это было правдой: Королев – настоящий мужчина, борец. Но за это можно любить, а можно и ненавидеть. Это уж как повезет: любят за просто так. За черт знает что любят! За глаза какие-нибудь, за собой же выдуманные достоинства…

– Как тебя можно не любить, Миша? – тем не менее, сказал Степан. – Ты настоящий мужчина, борец.

– Устал я только, – пробормотал Королев. – И врач этот меня расстроил.

– А тех, кто Марину… Их нашли?

– Нет.