Монах молчал, давая ей выговориться.

– Я уеду! Куда угодно! Я ни минуты здесь не останусь. Рыдаев помогал купить завод, теперь пусть помогает вернуть его назад… Речицкому. Не повезло нам с заводом, а ему с лошадьми. Перед вашим приходом он звонил, хотел со мной увидеться, но я никого не хочу видеть. Он ничего не знал про наезд и Кирилла… Будет рад, теперь получит назад свой паршивый завод. А может, это он! – Она помолчала, потом сказала: – Нет, конечно, я не думаю на него, я уже не знаю, что думать, я боюсь выйти из дома. У Кирилла были долги. А Речицкий… он мне никогда не нравился, что-то в нем безудержное, никогда не знаешь, что выкинет. А его друг Яник вообще… – Она замолчала. – Когда Кирилл сказал, что пригласил их к нам, я расстроилась, мне хватило вернисажа. Как они меня рассматривали, Речицкий и Яник, даже Кирилл заметил…

– А как вам картина с голубой женщиной?

Лара невольно рассмеялась:

– Ужасно! Кирилл хотел ее купить. А Яник сказал, что Ондрик спекулирует картинами. Раскопает никому не известного автора, сделает рекламу, а потом продаст втридорога. У каждого свой способ зарабатывать на жизнь. Я бы ее не купила, но, если кому-то не жалко денег… – Она пожала плечами. – А пейзаж миленький, я даже хотела найти это место за рекой, но Кирилл сказал, что таких картин сотни, все одинаковые, никакие.

– Я заглянул на сайт Марка Риттера, – заметил Монах. – Там много картин. Список проданных, цены… Я бы ее тоже не купил. Правда, я в живописи не разбираюсь. – Он ухмыльнулся и сказал, поймав ее вопросительный взгляд: – Однажды мы с моим другом Жориком украли картину.

– Вы украли картину? – Лара перестала плакать, взглянула недоверчиво. – Зачем вам картина?

– Чтобы продать. Времена были трудные, я вернулся из Непала, работы нет, денег нет, ну, мы и решили ограбить один дом. Человек – животное полосатое, полоска белая, полоска черная.

– Как оса?

– Как оса. Или бурундук.

– Удачно?

– Грабеж? Не очень. Как-нибудь расскажу.

– Вы говорили, что весной уходили в горы… Я не понимаю гор, я люблю море, мы часто ездили в Испанию, на Сейшелы… Что вас туда тянет?

– Что тянет? – Монах задумался. – Должно быть, пространство, пустота, свобода. Горы и ты. Заснеженные пики, цветущие олеандры. Однажды выпал снег, и розовые цветки были в снегу. Ты получаешь то, что видишь. Наша беда в том, что мы не остаемся наедине с собой. Только в одиночестве человек естествен, не притворяется, не носит маску. Там понимаешь, что все суета сует. Я попадаю туда и чувствую, что вернулся домой. Прекрасный воздух, звезды, река булькает на перекатах. Кроме того, испытание себя: сдюжишь или сбежишь. Узнаешь о себе много нового. Есть места, куда мы готовы возвращаться все время, и наоборот, в некоторые места нас на аркане не затащишь. Но ведь обидели и напугали нас люди, а не дома или площади, правда?

Он смотрел Ларе в глаза, и она отвела взгляд.

В квартире было тихо; пауза затягивалась.

Лара обхватила себя руками, смотрела в пол.

– Вы ведь бывали раньше в нашем городе…

Не то вопрос, не то утверждение.

Фраза повисла в воздухе. Лара молчала.

– Не хотите рассказать, что произошло?

Лара резко вдохнула и закрыла рот рукой.

– Как вы… – Она осеклась.

– Как я догадался? Вы же читали мой сайт, я многое могу. У меня хорошие аналитические способности. Я в отличие от многих, могу видеть. Человек выдает себя мельчайшими деталями; тот, кто умеет видеть, читает человека как книгу. Вы несколько раз повторили, что никогда раньше у нас не бывали, что почти не выходите из квартиры… Казалось бы, разве не интересно посмотреть город? Пробежаться по лавкам? Посидеть в кафе? Я могу объяснить подобную сдержанность лишь одним: вы боялись наткнуться на старых знакомых. В парке вы побежали на встречу с Кириллом по дорожке, которую знают только местные. Некоторые другие моменты, мимолетные, незаметные… Например, то, как вы смотрели на Речицкого. Вы ведь знали их раньше, правда? Речицкого и Реброва. Я видел, как вы отступали в тень, боясь, что вас узнают. Когда Речицкий схватил вас за руку, вы испугались и рванулись. На вашем лице промелькнул не испуг, нет, это был ужас! Отчего? Оттого, что приятный во всех отношениях мужчина взял вас за руку? Тем более добрый знакомый вашего мужа. Нет, Лара, вы испугались, что он вас узнает. Я видел, как вы смотрели на Реброва… как на гада, с содроганием и отвращением! Этот, если бы узнал, не пощадил бы. – Он помолчал. – Не хотите рассказать?

Монаху было ее жаль. Она сидела едва живая, не смея поднять на него глаза. Он не знал пока, стоит ли говорить ей о записи, найденной у Реброва, и решил не торопиться. Время подскажет.

– Вы правы, Олег. Я жила здесь раньше, училась в музыкальном училище. Денег не было, помогать было некому. Я пришла к Реброву и сказала, что хочу участвовать в конкурсе красоты. Девчонки говорили, он нормальный, не откажет. Он сказал, что нужно работать над собой, менять манеры, внешний вид, что он даст денег на тренеров. Мы стали любовниками. Через два месяца он предложил мне… – она запнулась, – … переспать со своим другом, как он сказал. За деньги. По-моему, я его любила. Он дарил мне одежду и бижутерию. Я проплакала всю ночь и согласилась. Я не могла ему отказать, он был добр со мной. – Она замолчала, по-прежнему не глядя на Монаха. – Потом он показывал мне мужчину, и я с ним знакомилась. Сначала я не знала, что в квартире установлена видеокамера, а потом случайно наткнулась и поняла, что все, что происходило в спальне, записывается. Даже такая наивная дурочка, как я, сообразила, что он их шантажирует. Я хотела бросить все и сбежать, но привыкла к деньгам. Уговаривала себя, что, как только окончу училище, сразу уеду. Училище я так и не окончила. Про камеру я ничего ему не сказала, по-моему, он сам догадался, что я знаю. У него был ключ от моей квартиры, он приходил забрать записи. Я знала, что он приходил, что-то было сдвинуто, что-то упало на пол; иногда он пил кофе, и тогда я находила в мойке грязную чашку…

Она сидела понурившись. Перестала плакать, сложила руки на коленях, говорила монотонным осевшим голосом.

Монаху казалось, что из нее, как из шарика, выходит воздух. И она не остановится, пока не выскажется. И тогда шарик станет пустым.

– Однажды он предложил мне разыграть его приятеля Речицкого. Я не была с ним знакома, мне его показал кто-то из девчонок и сказал, что он бабник номер один в городе. Пообещал деньги, причем приличные. Две тысячи долларов. Он вообще любил шутить. Когда я узнала, в чем заключалась шутка, я наотрез отказалась. Это было ужасно! Но он сказал, что я дурочка, что они с Речицким любят прикалываться еще с детства, что он представляет себе физиономию приятеля… и так дальше. В итоге я согласилась. Он рассказал, где можно встретить Речицкого, как познакомиться, каких он любит женщин…

А потом мы пошли ко мне. Я насыпала Речицкому в вино какой-то порошок, он уснул. Под утро я вылила на кровать и на себя красную краску, которую дал Яник, поставила мобильник на шесть и легла. Речицкий проснулся после восьмого сигнала. Я лежала с закрытыми глазами, слышала, как он бегает по спальне, видимо, одевается. Больше всего я боялась, что он станет присматриваться ко мне, пощупает пульс, поймет, что это не кровь… Там был полумрак, гардины были задернуты. К счастью, он не стал присматриваться, он просто удрал! Хлопнула дверь спальни, и сразу же входная. Я перевела дух. Вскочила и побежала к окну. Я увидела, как он почти бежит со двора, и набрала Реброва. Он сказал, чтобы я все убрала, он скоро приедет. Он приехал, обыскал спальню, убрал камеру и сказал, что мне нужно уехать на пару месяцев, потому что по закону подлости я завтра же столкнусь с Речицким на улице, и лучше не рисковать. Отдал деньги. Когда он сказал, что лучше не рисковать, мне стало страшно, я поняла, что это была не шутка. Зачем ему нужно было разыгрывать все это, я старалась не думать. На другой день я уехала. Сбежала, прекрасно понимая, что сюда я больше не вернусь, и больше не хочу видеть ни Реброва, ни его приятеля. Ребров стал внушать мне страх…