Монах ушел, тяжело опираясь на трость. Во всей его фигуре была такая безнадежность, что у сентиментального Добродеева защипало в глазах. Он смотрел Монаху вслед, пока тот не свернул за угол.

Он вдруг вспомнил, что они не договорились на завтра, Монах говорил, что у них куча планов, и вдруг угас.

Из-за Лары? Неужели из-за нее?

Добродеев было вознамерился побежать за Монахом и спросить насчет завтра, но удержался, решив, что Монаха надо на некоторое время оставить одного. Если из-за Лары, то надо радоваться, что осталась жива. А тут такая прямо черная туча, того и гляди, буря или торнадо.

Добродеев невольно хихикнул. Или лавина в горах. Срывается вдруг, летит стремительно, и фиг остановишь. Полная непредсказуемость. Волхв, одним словом. Зацикленный на Димке Щуке волхв. И на Ларе…

Монах, придя домой, первым делом сварил кофе. Выпил и прилег, подложив под больную ногу две подушки. Закрыл глаза и стал думать о путях озарения и от чего оно зависит. От житейского опыта – однозначно. От умения выстраивать цепочки аналогий – несомненно, что опять-таки зависит от житейского опыта. От наблюдательности. От всяких мелких незначительных, не бросающихся в глаза деталей, застревающих в подсознании, на которых держится интуиция, она же нутро. А потом это все воссоединяется в горючую смесь и… бац! Взрыв. Осенило и озарило. Кажется, снизошло откуда-то сверху, ан нет, выдало твое собственное подсознание.

Он поднялся с дивана, дохромал до письменного стола, упал в кресло и включил компьютер.

В десятый, в сотый раз смотрел кино с Речицким и неизвестной девушкой. Смотрел с новым чувством. Неизвестная девушка…

Почему неизвестная? Известная! Другой цвет волос, живость, не то природная, не то наигранная, от которой ничего не осталось в помине, манера хохотать, запрокидывая голову… тоже исчезла.

Он смотрел на нее в больнице и видел спящую девушку на записи… спящий человек похож на себя, он всегда одинаков, на нем нет маски.

Монах испытывал странную боль и разочарование. Она ему нравилась. Он вспоминал, как они пили кофе в павильончике в парке.

Сейчас ему уже казалось, что он с самого начала, как только увидел проклятую запись, понял, только боялся признаться себе. Она была без сознания, и словно спала: бледное лицо, закрытые глаза, чуть повернутая вбок голова…

Это была она, Лара, с той записи, жертва…

Ему бы прислушаться к словам Митрича о том, что Яник Ребров часто бывал у него с девушками, что их фотографии на стене, да полюбопытствовать…

Сегодня он сразу нашел ее. Яник и три девочки, крайняя справа – Лара. Она же Ляля или Лида. Если ожидать увидеть, то можно узнать, хотя она теперь другая.

Некрасивая история. Монах далеко не праведник, всякого навидался, иллюзий в отношении человечества не питает. Но даже в самом закоренелом цинике сидит идеалист, который надеется, что идеал существует. Сейчас он спрашивал себя, что он чувствует…

Он не знал. Он ей не судья.

В этой фразе лицемерие и поза, в ней кроется затаенная обида: я тебе не судья!

Еще как судья! Как она могла? Притворщица, шлюха, обманщица… Торговать или не торговать телом – личное дело каждого, но устроить спектакль с убийством… гнусно. То-то она боялась нос высунуть из дома, то-то была против переезда и постоянно ожидала, что ее узнают. Речицкий, похоже, не узнал…

Монах вспомнил, как она рванулась из рук Речицкого на вернисаже, вспомнил ее напряженное лицо – ему сейчас кажется, что она побледнела и чуть не потеряла сознание от страха, и в нем невольно шевельнулось что-то вроде сочувствия. Загнанное перепуганное животное…

Речицкий ее не узнал, а Ребров? Он прекрасно знал ее в свое время, он не мог не узнать.

Узнал! И поплатился? В его квартире была женщина, на полу нашли ее кровь… Ей было что терять.

Все в Монахе противилось мысли, что Лара убийца. Был соучастник, она не могла одна провернуть весь… спектакль.

Кто? А зачем «Смерть Марата»? Что за символ?

Вопросы, вопросы… Появилась надежда, что будут ответы. Хотя бы на некоторые. А вот на вопрос «что дальше» ответа нет. Он, Монах, ей не судья. А вот сейчас в точку, сейчас он действительно не судья. Он не судья и не имеет права казнить или миловать.

Он представил, как сообщает майору Мельнику, что нашел девушку, убитую Речицким. Все в нем противилось и восставало…

Ладно, решил он, еще не вечер, с этим нужно переспать, как говорит Анжелика…

Зелень успокаивает нервы, считает Добродеев, который любит рассказывать о правильном образе жизни: мюсли на завтрак, пробежка в парке, гимнастика, не жрать на ночь и купаться в проруби. Долгие прогулки за рекой и любование зеленью лугов. Из жизни голубей, короче.

«Что-то одно, Лео, – говорил Монах, – все я не потяну».

А кофе можно? А пиво? А мясо? А фирменные Митрича?

…У Марка Риттера неплохие пейзажи, зеленые и успокаивают нервы.

Монах скользил взглядом по картинам, иногда останавливался, рассматривал внимательнее.

Действительно, успокаивает. Текст простенький, ему вполне хватает его словаря. В первый раз он почти не читал, только рассматривал.

Он вспомнил их кафедральную англичанку, как она заставляла их шипеть и грассировать. Интересная женщина, умная, с чувством юмора. Много лет проработала в Штатах переводчиком. Неля Борисовна. Он влюбился в нее, напросился на дополнительные занятия, провожал домой. Первая серьезная любовь… Через два года она уехала переводчиком в Индию. Он пришел к ней домой с цветами, попрощаться. Принести шампанское не посмел. Она жила одна. Они засиделись до полуночи, много говорили, выпили вина, и он попытался…

Монах вдруг почувствовал, как загорелись уши. Дурак! Мальчишка! Эх, глупая сладкая юность…

«Хватит, – сказал он себе, – займись делом».

«Ад рем». Заходим по-новой. Картинки мы уже видели, теперь почитаем текст.

Мать Марка Риттера – наша землячка, работала билетершей в небольшом «theatre»… С этим ясно. Отец, американец, водил «lorry» – грузовик. Семья жила небогато, мальчик с детских лет рисовал, сам зарабатывал на холст и краски. Ну, конечно, все американские дети подрабатывают в «Макдоналдсе» на кино и попкорн. Или на краски. Даже дети миллионеров. Классика, истоки американской мечты.

Монах нахмурился, перевел взгляд на потолок.

Стоп! Читаем снова. Мать в театре, отец на грузовике. Дальнобойщик? Небогатая американская семья, как многие. Что не так? Считали каждую копейку, Марк сам зарабатывал на краски. Ну и?..

Монах задумался, теребя бороду.

– Черт! – воскликнул через минуту.

Вот оно! И что бы это значило? Эти «theatre» и «lorry»? Как это понять? Дальше больше: «colour» вместо «color»[8]…