— Ленка, ты меня просто удивляешь! Ведь ты русский человек, разве можно откреститься от своего, родного?

— Глупости. Я не открещиваюсь ни от своей русскости, ни от языка, ни от русской культуры, равной которой я ни в одной стране не встречала. Но русская культура не лежит на улицах Москвы, а существует в нас, в наших мозгах и сердцах. И если я приму католичество, а не православие, то ничего не изменится, если во мне все это есть.

— Ну вот, сама все решила, а еще говорила, что тебе так не хватало возможности посоветоваться со мной.

— Правда, не хватало. Вот приедет Франко, спроси у него, сколько раз я ему говорила: ах, если бы посоветоваться с Аней. Чего ты смеешься?

— Сколько раз я сама себе говорила то же самое, слово в слово! Особенно когда все произошло с Олегом. Ты понимаешь, какой ужас: обнаружить вдруг, что он… и ни к кому не побежишь, не посоветуешься…

— Не надо, Ань, не будем ворошить. Как ты решила — так и решила.

— Подожди, ты считаешь, что я поторопилась?

— Я этого не сказала.

— А если бы ты была в Москве, что бы ты мне посоветовала?

— Зачем возвращаться — дело уже сделано.

— Нет, ты скажи!

— Мне кажется, что вы с Олегом очень подходили друг другу.

— Но ты Виктора отрезала как ножом.

— Он предал меня, — жестко сказала Лена.

— Виктор не изменял тебе с кем попало. Жить всю жизнь, прислушиваясь со страхом, едет ли он домой, принюхиваться — не пахнет ли от него чужими духами, думать, с кем он работал ночью на монтаже и почему задержался…

— Анька, перестань. Я виновата, нечего мне лезть к тебе в душу. Прости. Со стороны все всегда кажется не столь непоправимым.

Подруги помолчали.

— Какие-то мы все четверо незадачливые, — вздохнула Лена.

— Ты бы уж молчала.

— А сколько я своего Франко ждала! Как я его выстрадала! Про тебя я и не говорю.

— Зато у Наташки все благополучно, — заметила Аня.

— А мне иногда кажется, что не нужны ей ни деньги Димыча, ни его квартира, машины, алмазы. Ей бы на сцену, в настоящий театр и служить режиссеру преданно и верно — бегать за ним, смотреть ему в глаза, унижаться, спать с ним, когда позовет, и быть счастливой, если иногда он пробормочет: «Неплохо…» И Делька тоже. Сколько лет она с Платоном, и теперь вот одна… Мне очень жаль, что я не успела на его похороны, светлый был человек.

— Знаешь, светлый человек совершенно обездолил Делю. Ну, не по злому умыслу, конечно, а из-за своей безалаберности и дурацких принципов.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Лена.

— Он так и не зарегистрировался с Делей, не прописал ее в своей квартире, и мастерская только за ним числилась. По закону даже мебель, которую они совсем недавно купили, она не может взять себе.

— Бедная, бедная Делька… разве нельзя ничего сделать?

— Не знаю. Пока что она переехала в свою старую квартиру — просто потому, что не может оставаться у себя одна, без Платона. В любом случае — только через шесть месяцев квартира и имущество считаются выморочными.

— Может быть, за полгода можно что-то сделать, взять хорошего адвоката, подтвердить, что фактически они жили одной семьей… ну, я не знаю, есть наверняка какие-то законы для таких случаев. Не жить же ей опять в своих каморках, да еще с бабушкой.

— Бабушка умерла, — сказала Аня.

— Я и не знала…

— Да… это случилось вскоре после твоего отъезда. А теперь вот и Платона не стало…

— Пойдем вечером к Деле? Я боялась сразу после похорон: не знаешь, как лучше, чтобы не причинить лишний раз боли…

— Да нет, все будет нормально, посидим, потрепемся — Делька будет рада.

Неожиданно Лена наклонилась к самому уху Ани и зашептала:

— Ань, я жду ребенка.

— Ленка! — И как в детстве, Аня завизжала восторженно и повисла у подруги на шее. — Сколько?

— Третий месяц…

— Поздравляю!

— Погоди, родить еще нужно.

— Все равно поздравляю, так здорово! Ты умница, ты гений! — Аня целовала и тискала Лену, потом отстранила ее и удивленно объявила: — Ничего не заметно.

— Ну, специалист! Что может быть заметно на третьем месяце? Всем еще впереди.

— Но ты что-нибудь чувствуешь?

— Тьфу, тьфу, тьфу! Только желание поспать лишних три-четыре часика или чуть побольше. — И Лена засмеялась.

— Мама знает?

— Нет.

— Ленка!

— Приедет Франко, распишемся, тогда и скажу.

— Ну почему не сейчас? Для Ольги Николаевны была бы такая радость!

— Мама слишком долго жила без мужа, и я не хочу давать ей повод для волнений.

Впервые они отмечали день рождения Наташи без Лены.

Дим Димыч, подвязав фартук, помогал прислуге на кухне, а три подруги, пока не приехали остальные гости, блаженствовали в гостиной, потягивая сок из высоких бокалов, в которых позвякивали льдинки.

— Спасибо Ленке, приохотила пить соки, а то бы пили по-российски аперитив, — произнесла Наташа.

— Наташка, у тебя в голове каша, что еще за российский аперитив? Пить перед едой для возбуждения аппетита — французский обычай, — объяснила Аня.

— И у нас тоже перед столом водочку любят тяпнуть, — лениво произнесла Наташа, добавив без видимой связи с предыдущим: — А Франко ничего. Вполне…

— Я бы его за итальянца и не приняла, если бы не знала, — заметила Деля. — Русый, светлоглазый, хотя что-то есть античное: вырез ноздрей, нос с горбинкой. Вернее, что-то от кондотьера.

— Ты говоришь о статуе конного кондотьера в Пушкинском музее? — спросила Наташа.

— Необязательно, — улыбнулась сумбуру Наташкиных познаний Аня. — Знаете, девочки, я заметила, как он смотрит на Ленку, и сразу все поняла — он ее любит сильнее, чем она его, если такое возможно, и для меня это главное. Лучшего ей не нужно, и дай ей Бог счастья.

— Умница, Анечка, — согласилась Деля. — Я даже сказала бы, что он ее обожает.

— Попробовал бы не любить, мы бы ему за нашу Ленку! — засмеялась Наташа. — А он правда богатый?

— Что значит богатый, Наташ? Он врач. На западе это очень солидно: квартира в престижном районе, частная практика. Но там существуют свои критерии: для того чтобы поддерживать определенный имидж, нужны определенные расходы. Словом, судить с нашей колокольни об их богатстве довольно сложно…

— Не успели молодожены улететь, а мы уже им вслед сплетничаем, — укоризненно покачала головой Деля.

— Обожаю! — воскликнула Наташа.