очень. Но мы старались. Когда мы собрались и решили охранять то, что уцелело в хаосе после разрушения, папа сказал, что надо тебя найти, если ты жива. Он сказал, что ты много проводила времени… ну, с Ним. И что многое у него узнала. Когда мы услышали про двух членов семьи, вернувшихся в город, он обрадовался. Он сразу понял, что один из них Кел. А если где-то есть Кел, то рядом будешь и ты.

— Мы так выглядели со стороны? Как попугаи-неразлучники?

Красавица вздохнула.

— Да, так и было. По крайней мере, мне всегда так казалось, хотя я и не понимала, что ты в нём нашла… Сколько лет прошло, Ан?

— Семьдесят, наверное. А может и сто. Наверное, — Ан не считала годы, и они слились в смазанную ленту из смены сезонов и пунктира событий разной яркости. Отказавшись от сопротивления и сбежав, она долгое время вообще не обращала на течение времени, а когда всё же решила узнать, то не смогла высчитать дату. Во всех местах, где она бывала, счёт времени вели по-своему, и, если ей не повезёт найти ещё работающий хронограф прошлых лет, она никогда не узнает, сколько ей на самом деле лет.

— Я насчитала семьдесят пять лет, — продолжила Ан, когда пауза затянулась.

— А я восемьдесят восемь. Но я почти на десять лет… пропадала. После того, как папа… Одним словом, я странствовала, прежде, чем вернуться сюда, и не очень считала время. Но даже так, прошла целая жизнь. Ты никогда не думала, что умрёшь от старости?

— Я до сих пор это боюсь, — не стала лукавить Ан.

— Дед… ну, он тебе когда-нибудь говорил, что заложил в наши тела? Вы столько времени проводили вместе. Не смотри так, уж точно больше нас остальных. Мне кажется, своих рыбок он любил куда больше нас. — Красавица чуть наклонилась вперёд и заглянула в глаза Ан. — Неужели ни разу не говорил?

— Нет. Никогда, а я не спрашивала. Тогда мне было не интересно, а когда время пришло, было уже не у кого спрашивать.

— Думаешь, мы ещё можем состариться и умереть?

— А почему нет? Может быть, мы живём просто дольше. Я не биолог и не знаю, как наши тела работают. Мои познания заканчиваются на том, что усики делятся, а когда делиться становиться нечему, человек умирает. Умник, думаю, рассказал бы больше и как оно происходит на самом деле.

— Может быть, у нас эти усики просто очень длинные. И однажды точно закончатся, — кивнула сестра. — Ты так думаешь?

— Вроде того. Но у меня они закончатся раньше. Ты словно не изменилась, а вот про меня такое не скажешь, — Ан вспомнила отражение в зеркале. Можно ли назвать её постаревшей, или просто на ней сказались годы бродяжничества? Возможно, и то, и то.

— У тебя глаза прежние, — сестра взяла её ладонь в свои. — Ничуть не изменились. Я сначала подумала, что ошиблась, но глаза точь-в-точь, как я запомнила.

— Мы последний раз виделись давно.

Повисла неловкая пауза. Ан почувствовала раздражение. Разговор не клеился, и она не знала, как это исправить.

— Ты одна осталась? — решилась она. Всё равно придётся вспоминать ушедших родственников, и уж лучше они, чем думать о собственной смерти. — Из нашей семьи есть ещё кто-то живой?

— Есть, но нас мало. Я. Ты. Ещё трое, с которыми мы разошлись после того, как папа… мы решили проблему с моим отцом. С тех пор я несколько раз видела их живыми, и пока не видела мёртвыми.

— Кто они?

— Ювелир, Жадина и Высотник.

— Как же мало. Где они сейчас?

— Ты их не встречала?.. Я не знаю. Правда, не знаю! Когда мы поняли, что папин разум всё больше погружается в свои собственные фантазии, испугались. По-настоящему испугались. Он возомнил себя владыкой мира, а своё мнение единственно верным. Он и раньше был такой, но… для него утратила ценность человеческая жизнь. Вообще. Или Он был прав, и для папы мы никогда не представляли особого интереса, и он просто сдерживался. Так или иначе, однажды мы начали понимать, что так продолжаться не может, — Сестра нахмурилась. Уголки её губ дрогнули. — Первым это понял Умник. Помнишь его?

Ан помнила. Когда-то в детстве он попрекал её бродяжничеством. В ответ Ан заперла его в брошенном чулане для швабр и оставила на день. Счетовод так и не хватилась сына, и вечером вполне довольная Ан выслушала извинения брата и выпустила его. На этом их близкое общение закончилось, и друзьями они так и не стали.

Ан прикрыла глаза и отрицательно покачала головой.

— Извини, едва помню его.

Сестра вздохнула.

— Жаль. А он о тебе часто вспоминал.

— Правда? И как он меня вспоминал?

— Считал, что у тебя хватило бы решимости противостоять папе.

— Прости, что? Умник… правда так считал?

Ан расхохоталась. Сестра обиженно поджала губы.

— Тебя это веселит? Мы все так думали. Ты всегда была себе на уме, знала, что тебе надо и что ты хочешь от жизни. И тебя отдали на воспитание самому свирепому и… — Красавица щёлкнула пальцами, подбирая слово, — самому безжалостному и способному на насилие из наших отцов.

— Что ты имеешь ввиду? — веселье стихло так же резко, как и пришло. Ан почувствовала поднимающийся из груди гнев. Его сменило удивление. Столько лет прошло, а она всё ещё готова кидаться с кулаками на защиту отца. Красавица не уловила в её голосе изменений и просто пожала плечами. Комната внезапно стала неприятной и даже отталкивающей, а розовая от заходящего солнца кожа сестры — на несвежее мясо.

— Все знали, что тебя сделали для Строителя, а он от тебя отказался из-за этой бездомной кошки Рем, и тебя отдали Беспутному… Ну, то есть, твоему отцу.

— Рем была хорошим человеком.

— Но просто быть хорошим человеком недостаточно. Вот что в ней было, что Строитель тебя отверг? Ум? Как простая смертная может быть умнее нас? Про остальное и говорить нечего. Ты умнее, сильнее, лучше, но он выбрал Рем. Почему?

— Может быть, ему не нравились младенцы.

— И ради этого стоило от тебя отказаться? Не обязательно же было забирать тебя сразу из колыбели. Можно было подождать лет пять. Многие так делали, — сестра искренне удивилась. — Мне этого, наверное, не понять до конца. Ты же с ней ещё дружила. Каково было смотреть на человека, укравшего твоё счастье и улыбаться ей?

Ан пожаал плечами.

— Я никогда не думала с этой точки зрения. У меня отец есть, и другого мне не надо.

— Ты шутишь, да? Он таскал тебя по всем