Игорь невольно, под настроение, прибавляет к матери и ребенку себя – как бы он подхватил этого Дениску, сказал бы ему бодро: «Устал, брат? Ничего-о, сейчас ужин порубаем, силенок прибавится. Сильным станешь – ух!» И мальчуган закивал бы: «Сильний, сильний!» – «Ну а как же!» Игорь, смеясь, звонко чмокает сына в пухлую щеку. Жена улыбается счастливо. Идут домой… М-да, двадцать восемь лет – что-то в мозгах смещается. Еще недавно вид ребенка вызывал у него брезгливость, презрительную осторожность, будто при встрече с маленьким, не особо опасным, но заразным зверьком. Даже и представить не мог, что у самого вот может появиться потребность иметь сына или дочку… А теперь внутри что-то забеспокоилось, стало тянуть, покалывать: найди, найди женщину, создай свой дом, семью, начни нормальную жизнь… У одних это раньше происходит, у других позже, – у него вот началось в двадцать восемь…

– Игорек! – позвали из тонара с фруктами. – Игорек, коробочки вынесешь?

– Сейчас, – закивал он, – только тут закончу.

– И поломай их, а то нас штрафуют.

– Хорошо, хорошо…

Подработать никогда не мешает. Подработки составляют ощутимую добавку к зарплате, да еще частенько мелковатой картошки дают, не слишком товарного вида яблоки, лук, морковку. Жить можно.

Да, жить можно. Еще бы в душе покой восстановить, и совсем неплохо. Только вот беда, что человеку периодически чего-нибудь становится надо, до помешательства необходимо, – вроде удобно дремлешь себе, все хорошо, никаких встрясок, а нет – тянет встать, продрать глаза, что-то искать. Приключений на свою задницу.

Домел кое-как, загнал мусор на подборную лопату. Сбросил в утробу контейнера. Понес инструменты в неприметную жестяную будку рядом с вагончиком администрации рынка.

Будка тесная, забита метлами, лопатами, ломиками, ящиками с гниющими овощами. Игорь в ней почти не бывает. В ней днюет и ночует Серега Шуруп, маленький, хромой бомж. Ни возраста, ни национальности разобрать невозможно. Рожа в буграх вся, каких-то шишках, голос хриплый, невнятный; выползает из будки изредка, чтоб добыть пойла. Выжрет и снова по полсуток валяется здесь. У Игоря с ним разные участки уборки, так что ему все равно – датый Шуруп или более-менее соображает, работает, но лучше б его не было. И почему-то его не выгоняют, привыкли, наверно, – он тут, рассказывают, лет пятнадцать как обитает…

Сегодня Шуруп снова в отрубе. Лежит, постанывает, пытаясь устроить на топчане из ящиков правую хромую ногу, она же то и дело съезжает, падает на пол… Специально назло напарнику производя шум, Игорь составил инструменты к стене; старался не вдыхать терпкую вонь превратившихся в гнилую жижу помидоров. Захотелось вывалить их Шурупу на морду.

– Э-э, чего, Игорек, уже всё? – хрипнул тот, приоткрыв мутные, с выцветшими зрачками глаза.

Игорь, не отвечая, выходит из будки. Ясно представилось, что и сам запросто может стать таким же Шурупом. Еще год, другой подремлет, иногда сонно тоскуя, а потом сорвется… Нужна та, что сможет помочь зажить по-другому. Хотя… хотя… Всё, хватит об этом. Все эти мысли о доме, о семье – простая тяга к женщине. Давно ее не было, вот он и бесится. Инстинкт, как говорится. А что беситься, на самом-то деле? Неужели он не может позволить себе?.. Как-то, помнится, они запросто звонили по объявлениям из раздела «досуг» и заказывали. Это было с Борисом, но сейчас он может позвонить и один. Пять сотен – час. Сейчас наверняка подороже… У него вот кое-что скоплено – за комнату платить через неделю, а зарплата – через две. Хозяйка может вполне подождать (он до этого всегда платил вовремя, вдобавок и овощами ее угощает). Значит, все нормально, все очень просто. Немного урежет расходы, а то ведь вон как разошелся: обеды в кафе, каждый день пара бутылок пивка… Дома полмешка картошки портится – готовить лень. Вот и попитается ею, ничего страшного.

И пока не закрылся газетный киоск, Игорь купил «Шанс», заглянул на предпоследнюю страницу. Отлично – сотенка коротких, но заманчивых объявлений, предлагающих отличный досуг. «Недорого», «круглосуточно», «любой район», «выезд», «апартаменты», «темные феи». Свернул газету в трубку, сунул в глубокий внутренний карман «пилота» и пошел рвать коробки.

3

Скоро десять. Наконец-то кончается. Но обычно это самое оживленное время в кафе. Заваливают компании полупьяных парней, берут водки и устраиваются как на всю ночь. Частенько именно в этот час появляются тихие пары – немолодой мужчина и такая же немолодая женщина – садятся где-нибудь в уголке, взяв бутылку сухого вина, и медленно пьют, молча и грустно смотрят друг на друга… Марина гадает, кто эти люди. Наверняка – любовники с многолетним стажем. И у него, и у нее семьи, взрослые дети, устоявшаяся жизнь, и вот раза два-три в месяц они встречаются, гуляют подальше от районов, где находятся их дома, а перед расставанием заходят сюда, пьют вино и любуются друг другом, мечтая быть вместе всегда и понимая, что это несбыточно…

У Аллы Георгиевны и Марины давно продуман процесс выпроваживания засидевшихся клиентов. За полчаса до закрытия начальница берется то и дело напоминать, что кафе кончает обслуживать; водку отпускает неохотно, демонстративно глядя на часы, предупреждая: «Больше прошу не подходить!» Без десяти десять Марина начинает мыть пол, а Алла Георгиевна закрывает кассу и ледяной глыбой встает у двери, не пуская хотящих войти и уже без стеснения подгоняет тянущих с уходом.

Чуть не каждый вечер бывают проблемы, и после них начальница неизменно вздыхает: «Мужика нам надо, вышибалу. – Но сама тут же объясняет нереальность такого желания: – А сколько ему платить тогда? И так прибыли ни черта не даем, в черном списке… Ладно, сами как-нибудь…»

Сегодня удалось закрыть кафе почти вовремя. В самом начале одиннадцатого Марина, Тайка и Алла Георгиевна уже шагали по улице. У каждой в руках по пакету с продуктами, непригодными для продажи – сморщенные кусочки селедки, вареные яйца с потемневшим желтком, подсохший вареный рис, говяжья обрезь… А оливье пришлось выбросить. Долго перед тем определяли, нюхали, сомневались и все-таки решили – прокис. Тайка расстроилась: «Не буду больше его готовить! Крошила старалась, а теперь полкастрюли свиньям…» Ее не успокаивали.

Седова пуста и безжизненна, не по городскому тиха. От этого на душе как-то тревожно, любой прохожий представляется кровожадным маньяком… Блестит мокрый асфальт, отражая огни фонарей, окон, светофоров. Вдалеке гул машин, но это на других улицах, там жизнь еще не замерла.

Дошли до перекрестка Седова и Полярников. Теперь Тайке к метро. Ей, бедняге, сейчас ехать до «Пролетарки», там еще надо пешком, а завтра к девяти утра – снова сюда. Да, какая уж тут музыка ей, какие песни…

Марина и Алла Георгиевна живут от «Забавы» неподалеку, но тоже надоедает, шесть раз в неделю. Только что делать – не они одни так. А им кое-кто и завидует, что есть работа, что они рядом с продуктами; у некоторых и в рот, бывает, нечего кинуть. Что ж, надо держаться.

– Ну, до завтра, Мариш, – говорит Алла Георгиевна, пожимая ей локоть, и по своему обыкновению протяжно вздыхает: – О-ох, сейчас дойду как-нибудь и – в кровать. Голова раскалывается.