Адвокат закончил негромко, так что в помещении воцарилась такая тишина, что было четко слышно каждое слово. Элизабет явственно ощущала напряжение, повисшее в пространстве вокруг нее. Погибла молодая женщина, а Эдриен – пользующийся самой дурной славой человек из числа осужденных за убийство за последние пятьдесят лет. Репортеры по-журавлиному вытягивали шеи. Даже окружной прокурор затаил дыхание.

– Залог в пятьсот долларов!

Молоток пошел вниз.

Весь зал пришел в движение.

– Следующий!

* * *

За дверями у края толпы Элизабет отыскала Фэрклота Джонса. Он опирался на трость, словно поджидая ее.

– Рада вас видеть, Фэрклот! – Она взяла его за руку, стиснула ее. – Все это так неожиданно, но очень, очень рада!

– Бери меня под руку, – сказал он. – Давай-ка прогуляемся.

Элизабет взялась за его по-старомодному изогнутую кренделем руку и повела сквозь толпу. Спустились по широким гранитным ступенькам, вышли на тротуар. Как минимум с полдесятка людей перебросились с ним словом или коснулись руки адвоката. Тот улыбался каждому, учтиво наклоняя голову, бормотал в ответ любезные слова. Когда они оказались за пределами толпы, Элизабет прижала его руку себе к боку.

– Вы сделали очень эффектный выход.

– Закон, как ты уже, наверное, догадалась – это в равной мере и театр, и рассудок. Бороться за победу в суде могут самые ученые головы, но не факт, что победа достанется именно лучшим мыслителям. Логика и лицедейство, умение использовать рычаги влияния там, где это уместно и оправданно, – вот в чем ремесло судебного адвоката. Ты видела лицо судьи, когда я упомянул про репортеров? Господи! Выглядело все так, будто у него под мантию вдруг пролезла какая-то гадость.

Он хихикнул, и Элизабет присоединилась к нему.

– Очень хорошо, что вы появились, Фэрклот! Я сомневаюсь, чтобы Эдриен столь же преуспел с назначенным судом адвокатом, который и не знает его и которому вообще особо нет до него дела.

Фэрклот отмахнулся от комплимента.

– Какие мелочи… Просто очередное судебное слушание среди множества тысяч других.

– Меня вы не обманете, мистер Джонс. – Она еще крепче сжала его руку. – Я сидела всего в одном ряду от вас.

– А-а… – Он промокнул платочком свой острый подбородок. – Выходит, ты заметила пятна пота у меня на воротничке. И небольшое, но достойное сожаления дрожание моих рук.

– Ничего я такого не видела.

– В самом деле? – Веселье прозвучало в этих словах, огонек в глазах вспыхнул так живо и задорно, что она опять не удержалась от улыбки. – Тогда, наверное, моя дорогая, тебе следует сходить к окулисту и проверить свои прекрасные глазки!

Они миновали последний слой толпы и не спеша, нога за ногу продвинулись на тридцать ярдов – асфальт слева, выгоревшая на солнце трава справа. Дойдя до скамейки в теньке, уселись на нее и стали наблюдать за шеренгой полицейских в форме, стоящих на балюстраде и неотрывно смотрящих в их сторону. Тем явно пришлось не по вкусу, что Эдриена выпустили под залог и что Лиз сидит с адвокатом, благодаря которому это и произошло.

– Какой мрачный спектакль, – заметил Фэрклот.

– Не все видят Эдриена таким, каким видим мы.

– А как они могут, если едва его знают? Такова уж натура газетных заголовков и инсинуаций.

– И осуждения за убийство. – Старый адвокат отвернулся, но прежде Элизабет успела заметить боль, вызванную ее словами. – Простите, – тут же добавила она. – Я не имела в виду того, как это прозвучало.

– Да все нормально. Просто я так ничего и не забыл.

Элизабет обернулась на полицейских. Они все еще наблюдали за ней – большинство, скорее всего, сейчас просто-таки ненавидели ее.

– Я так его ни разу и не навестила, – произнесла она. – Пыталась несколько раз, но никогда не проходила дальше автостоянки. Слишком тяжело. Я не смогла этого сделать.

– Потому что ты любила его.

Это не был вопрос. Элизабет почувствовала, как у нее отвалилась челюсть, а потом вдруг запылали щеки.

– Почему вы так решили?

– Я, может, и старый, но никогда не был слепым. Молодые симпатичные дамы никогда столь упорно не торчат в суде без всякой на то причины. Было трудно не заметить, какими глазами ты на него смотрела.

– Я никогда… Я не…

Старый адвокат пихнул ее кулаком в плечо.

– Я не подразумеваю ничего неприличного! И прекрасно понимаю, почему женщина может так себя чувствовать. Прости, если вызвал у тебя неловкость.

Она разок пожала плечами, а потом поерзала на скамейке и обхватила себя руками за колено.

– Ну а вы?

– Навещал ли? Нет. Никогда.

– А почему?

Вздохнув, Фэрклот уставился на здание суда, как кто-нибудь другой мог приникнуть взором к лицу старой любовницы.

– Я пытался поначалу, но он не хотел меня видеть. Понятно, что всем было обидно, все ощущали боль… Да и говорить уже было особо не о чем. Может, он винил меня за тот приговор. Я так никогда это и не выяснил. А после этого первого месяца уже и сам стал уклоняться от этого вопроса, едва тот только возникал. Твердил себе, что надо попытаться еще, но проходила неделя, потом другая… Я каждый раз находил причины избегать той части города, тюрьмы, даже дороги, которая могла привести меня туда. Придумывал себе всякие смехотворные отговорки, повторял себе, что он все понимает, что я уже старый и завязал с законом и что отношения у нас были лишь чисто профессиональными… Каждый день я проделывал хирургическую операцию над правдой в собственных чувствах, пытался похоронить их поглубже, потому что это было чертовски больно, все это.

Он покачал головой, по-прежнему не сводя глаз со здания суда.

– Эдриен оказался там из-за моей собственной несостоятельности. Такую правду тяжело принять человеку вроде меня. Так что, наверное, как раз потому-то я и стал слишком много пить и слишком мало спать. Может, как раз поэтому отвернулся от своей жены и друзей, от всего того, что имело для меня значение как для человека и адвоката. Утонул в чувстве собственной вины, потому что Эдриен был, наверное, самым достойным человеком, какого я когда-либо представлял, и я знал, что он не выйдет оттуда таким же. После этого отвращение подкралось ко мне, как вор.

– Да как он может испытывать к вам отвращение, Фэрклот?

– Я имел в виду себя. Отвращение к самому себе.

– И вы до сих пор его ощущаете?

– Сейчас-то? Нет.

Элизабет сделала вид, будто не заметила лжи. Старик очень долгое время испытывал боль. И до сих пор испытывает.

– Сколько еще ждать, пока его выпустят?

– Я уже внес залог, – ответил Фэрклот. – Они тянут резину из принципа. Часа через два-три, насколько я себе представляю. Он может поехать ко мне, если захочет. У меня есть и свободная комната, и запасная одежонка, и все еще кое-какая жизнь в этих старых костях. Пусть живет там, сколько захочется.