Хотя лагерь переселенцев готовил нас к жизни в Израиле, мама и папа решили эмигрировать в Соединенные Штаты, так как экономические условия в Израиле на тот момент были тяжелыми. Их планы были нарушены внезапно поставленным мне диагнозом: оказалось, что я страдаю туберкулезом, бактериальным заболеванием, которое оставляет шрамы на легких и может привести к летальному исходу, если его не лечить. Туберкулез заразен, и американские власти не разрешили бы нашей семье въехать в страну, пока я не вылечусь. На рубеже двадцатого века именно туберкулез был основной причиной преждевременной смерти в Соединенных Штатах и все еще считался серьезной проблемой в послевоенной стране.

Мама отвезла меня в санаторий в Бад-Верисхофене, маленьком городке, известном целебными свойствами своих минеральных вод. Там я дышала чистым горным воздухом. Сегодня туберкулез можно вылечить с помощью длительного курса антибиотиков. Однако в Центральной Европе в конце 1940-х годов лечение проводилось по методике, предложенной Германом Бремером, немецким врачом девятнадцатого века. Бремер предположил, что сердечно-сосудистую систему больных туберкулезом можно улучшить, если они будут дышать воздухом на большой высоте, там, где меньше кислорода. Легкие можно было бы восстановить за счет сочетания более чистого, разреженного воздуха и дополнительных усилий, предпринимаемых для дыхания как такового. Бад-Верисхофен находился на высоте 610 метров над уровнем моря. На такой высоте в воздухе на 10 % меньше кислорода, чем обычно. Недостаток кислорода был не настолько сильным, чтобы чувствовать головокружение, но его было достаточно, чтобы мое сердце забилось быстрее.

Мое лечение блестяще описано в романе немецкого нобелевского лауреата Томаса Манна «Волшебная гора». Мне предписывались энергичные походы, дополненные длительными периодами лежания на свежем воздухе, завернутой в одеяла, как новорожденный. Доминиканские монахини, управлявшие санаторием, так туго пеленали больных в одеяла, что было практически невозможно пошевелиться, и нам приходилось лежать на кроватях снаружи по три-четыре часа кряду, независимо от погоды. Если температура понижалась, одеял добавляли. Лежа в своем коконе, я представляла себе другие места, где мне приходилось лежать неподвижно и где нельзя было ни с кем общаться.

В очередной раз меня разлучили с родителями. Я пыталась отогнать грустные мысли, но мне отчаянно хотелось к маме. Поездки из Ландсберга обходились довольно дорого, и за девять месяцев лечения я смогла увидеть ее только дважды.

Однажды, после того как меня сняли с постельного режима, я отправилась на прогулку, на которой во второй раз в жизни столкнулась с христианством. Я всегда любила бродить и исследовать окрестности. Биркенау научил меня уверенности в себе, и, следовательно, я чувствовала себя комфортно, самостоятельно осматривая местность. Прогуливаясь по узким улочкам Бад-Верисхофена, я была заворожена католической церковью, пристроенной к монастырю. Сестры-монахини были очаровательны. Они угостили меня завтраком, а потом одна из них заплела мне косы, как это делала мама. Когда монахиня уходила, сказав, что ей нужно идти в часовню, мне тоже стало очень интересно. Польша была и остается глубоко верующей католической страной, но раньше мне ни разу не приходилось бывать в церкви.

Я последовала за монахиней и была очарована интерьером часовни. Потолок украшали красивые фрески. История Рождества рассказывалась с помощью демонстрации механических кукол: по нажатию кнопки появились Иисус, Мария, Иосиф и Три Волхва. Я не знала, кто такие эти люди, но монахиня, которая заплела мне косы, обещала рассказать мне эту историю.

Она говорила со мной по-немецки и научила меня катехизису, краткому изложению христианства в форме вопросов и ответов. Монахиня практиковалась со мной каждый день, пока я не начала отвечать на вопросы без единой ошибки. Она также начала учить меня латинскому алфавиту. До этого я выучила только еврейский алфавит. Я обнаружила, что верхненемецкий шрифт трудно понять, не в последнюю очередь потому, что готический шрифт был таким витиеватым и сложным.

Я пробыла в санатории так долго, что еврейское образование, полученное в Ландсберге, начало ослабевать в моем сознании. Я скучала по своей однокласснице Кларе, в санатории у меня не было друзей. Кроме того, мне было очень одиноко без родителей, поэтому неудивительно, что меня тянуло к монахине, ее теплоте и заботе. Однажды мама приехала в гости. Она привезла большую бутылку морковного сока, который, как ей сказали, поможет вылечить мой туберкулез.

Мы сели вместе, и пока я пила морковный сок, я рассказала маме о том, что происходило в моей жизни.

— Еда здесь вкусная, — повествовала я. — И я хожу в то место, где живут Иисус и Иосиф.

— Что это за место? — спросила мама.

— Я не знаю, как оно точно называется, но я отведу тебя туда, там красиво.

Мы подошли к церкви и вошли внутрь. Выйти пришлось практически сразу, и мама накинулась на меня.

— Что, по-твоему, ты делаешь? — требовательно спросила она.

Я не понимала, в чем моя вина. Я забыла наш разговор в Томашув-Мазовецки после того, как я купила распятие, чтобы попытаться влиться в коллектив своих одноклассников-христиан.

Мама пожаловалась администрации санатория на очевидную попытку обратить меня в христианство. Выяснилось, что при регистрации они упустили информацию о том, что я еврейский ребенок, но с того момента появился раввин; он начал обучать меня иудаизму.

Раввин Ашер, который также пережил Холокост, каким-то образом инстинктивно знал, как найти ко мне подход. Мне он тоже очень понравился. Он познакомил меня с нашей Торой, Ветхим Заветом и заложил основу моей любви к вере. Мне нравилось слушать классические истории о библейских героях Аврааме и Сарре, а также о Ное и Великом Потопе. Особенно мне понравилась легенда о младенце Моисее, который вырос, чтобы освободить евреев из рабства. Я никогда не спрашивала открыто, но про себя всегда задавалась вопросом: где был Моисей, когда его народ так нуждался в нем? Я ходила в синагогу и делала все, что говорил мне раввин, чтобы укрепить свою принадлежность еврейской вере. Я чувствовала себя виноватой за то, что расстроила маму, и чем больше я узнавала об иудаизме, тем больше он мне нравился.

Примерно через девять месяцев, проведенных в Бад-Верисхофене, врачи постановили, что я больше не заразна. Я вернулась в Ландсберг, где родители как раз заканчивали оформление документов, которые позволили бы нам присоединиться к моей тете Эльке. Она, пробыв в лагере для беженцев в Лейпциге несколько месяцев, уже эмигрировала в Соединенные Штаты.

У моей лучшей подруги Клары и ее отца не было такой родственницы, как моя тетя Элька, которая могла бы спонсировать их эмиграцию в Америку, вместо этого они направлялись в Израиль.

В тот день, когда мы отправились в Бремерхафен на севере