Коста шевельнул крыльями, ускоряясь. Успеть приземлиться, скрыть крылья, добежать — до того, как ублюдки совершат непоправимое. Девушка не должна увидеть его крылья, иначе было бы все совсем просто… Впрочем, не впервой. Он успеет и так.

Из переулка раздался крик. И если фигуру Коста узнать не сумел, то этот голос… Он камнем рухнул вниз: увидит крылья — и пускай, она их, в конце концов, уже видела, и не раз.

Двое держали Катю, один — заломив руки за спину, второй — за волосы. Третий срывал с нее джинсы — блузка уже была разодрана в клочья, к обнаженной груди тянулся четвертый, он же последний. Девушка кричала, пыталась освободиться — но тщетно: ее держали крепко и умело.

Первым пострадал последний — приземляясь, Коста отсек ему руку. Тут же ударил крылом вправо, пробивая грудную клетку того, что держал Катю за руки. Дико, нечеловечески закричал оставшийся без руки, он в ужасе смотрел на обрубок, не замечая Крылатого, — Коста качнулся в сторону, взмахнул крылом, и обезглавленное тело рухнуло на асфальт. Еще один насильник в панике выпустил волосы несостоявшейся жертвы, метнулся в сторону, но не успел — Коста ударил снизу, быстро и страшно, рассекая тело от паха до плеча. Последнего он схватил за горло, поднял над землей, с лютой ненавистью глядя в глаза. Сжал сильнее, несколько секунд наслаждался предсмертным хрипом, а потом сдавил резко, грубо, прорывая кожу и плоть и чувствуя, как хрустят под пальцами хрупкие шейные позвонки.

Отшвырнув уже мертвое тело, обернулся — Катя смотрела на него с ужасом. Коста только сейчас понял, какую совершил ошибку, дав волю гневу. Стоило убить всех быстро и, по возможности, без нарушения целостности оболочек. В крови было все: он сам, стены и асфальт под ногами, трупы, Катя. Коста прикусил губу.

— Они не успели тебе что-нибудь сделать? — тихо спросил он.

— Н-нет… ты прикончил их раньше…

Он вздрогнул.

— Если бы я не…

— Я… понимаю… но…

— Я говорил, что я опасен, — оборвал Крылатый. — Идем отсюда, тебе нужно привести себя в порядок.

— Куда?

— Ко мне.

Коста сделал шаг вперед, она не отступила — только закрыла глаза. Он легко подхватил девушку на руки, взмыл в воздух. Быстро набрал высоту и заскользил к убежищу.

— Душ за этой дверью. Тебе помочь?

— Нет! Я… мне надо побыть одной…

— Хорошо. Я пока найду одежду и чего-нибудь выпить.

— Нет! Не уходи… мне страшно… — Она подняла на Крылатого полные слез глаза. — Просто… если можешь — побудь здесь. Я быстро, обещаю.

— Хорошо. Вот, возьми пока… моя рубашка, она чистая.

Катя скрылась за дверью. Зашумела вода, но сквозь плеск острый слух Косты улавливал рыдания.

Что, вот так и заканчиваются прекрасные сказки для убийц, что не заслужили даже такого недолгого счастья?

В нижнем ящике комода, который не открывался уже много лет, нашелся и кофе, и даже немного коньяка с незапамятных времен. Там же обнаружилась старая электрическая плитка… да, это было очень давно.

Когда Катя вышла из душа, заплаканная и несчастная, выглядящая совсем миниатюрной в слишком просторной и длинной для нее рубашке, под которой было разве что уцелевшее белье, на полу перед тахтой уже стояли две чашки с горячим кофе, бокал коньяка и поломанная плитка шоколада.

— Пей и ешь. Тебе нужно восстановиться, — тихо сказал Коста. Он сидел на подоконнике, вертел в пальцах оставленный Эриком плеер. Кровь с тела и крыльев он уже стер.

— А ты?

— А тебя не смутит необходимость пить кофе, сидя рядом с тем, кто только что на твоих глазах порубил на куски четверых людей? — резко и даже почти что зло спросил он. Но Катя расслышала в его голосе боль.

— Не смутит. Они… наверное, они заслужили свою участь.

Он спрыгнул с подоконника, подошел, сел рядом.

— Выпей и съешь хотя бы пару кусочков. Поможет.

— Прости меня…

— За что?

— За то, что испугалась… — Она зябко поежилась, обхватила обеими руками горячую чашку. — Это не из-за тебя… то есть я не… Нет, не так. Я не изменила своего отношения к тебе. Я просто испугалась, я никогда не видела столько крови и… не видела, как выглядит разрубленный пополам человек или человек без головы, и передо мной никогда не падали отсеченные руки…

— Я убил их так, как было наиболее целесообразно. Не подумал, как это выглядит со стороны, — стараясь, чтобы это прозвучало как можно равнодушнее, сказал Коста.

— Прости меня… — тихо повторила она. — Прости…

— Подожди… мы не о том говорим. — Он сжал пальцами виски, помассировал. — Ты не должна извиняться… Вообще, что ты делала в таком районе поздно ночью?

— Я бабулю навещала. Она не в ладах с моими родителями, отказалась переезжать в более престижный район, чтобы не быть им обязанной… с ней только я общаюсь. Пока чай пили и разговаривали, как-то время быстро пролетело, я поздно спохватилась.

— Почему не вызвала такси?

— Да я всегда от нее на метро ездила, так проще и быстрее…

— Зато на такси безопаснее. Не делай так больше.

— Хорошо…

Несколько минут прошли в молчании. Потом Катя вдруг сказала:

— Помнишь Стаса Ветровского?

Еще бы он его не помнил!

— Разумеется.

— Его арестовали вчера. За педофилию и что-то там еще.

Коста приподнял бровь:

— Ты в это веришь?

— Не знаю…

— Не верь. Такой идеалист, как он, скорее удавится, чем тронет ребенка. Я встречался с ним и кое-что понял.

— Его оправдают?

— Не знаю.

Она промолчала. Он — тоже.

Прошло еще минут двадцать, кофе остыл, коньяк закончился.

— Коста… можно спросить?

— Конечно.

— Если бы там, в переулке, была не я, а какая-нибудь другая девушка — ты бы все равно их убил?

— Да. Но так, чтобы она не увидела крыльев. Это моя работа — убивать.

— Как это случилось? Ну, в смысле, как ты стал… так делать?

Коста глубоко вздохнул.

— Это называется «пришло время быть откровенным», да? — с усмешкой проговорил он. — Что ж, это должно было произойти. Хорошо, я расскажу. Но только если ты пообещаешь…

— Что?

А в самом деле, что? Никогда больше его не вспоминать?

— Ничего. Сама решишь, что тебе со мной делать. В конце концов, если кто-то имеет право убить меня за то, что я совершил, то это ты.

— Что ты такое говоришь, Коста?

— Сперва выслушай меня, а потом решай. Я родился в прошлом столетии. Сейчас мне около ста лет, может, чуть больше. Мой отец — один из пьяных моряков, которые изнасиловали мою мать. Она растила меня одна, денег в семье не было, а мне очень многого хотелось. Я не обращал внимания, чего ей стоило потакать моим капризам. Однажды она продала единственное свое украшение, золотое кольцо, чтобы купить мне модные джинсы, а я заметил, что кольца нет, только через месяц. Лет в четырнадцать я начал заниматься бандитизмом, и чем дальше — тем хуже. А в двадцать два я впервые убил девушку. Изнасиловал и убил, неумело, но жестоко. Мне понравилось…