— Дайте мне ваш адрес, чтобы в Новом Орлеане я мог возобновить знакомство с вами и доказать вам свою признательность.

— Увы, мсье, у меня нет адреса.

Я смутился. Печаль, с которой он произнес эти слова, не оставляла сомнений; я почувствовал, что какое-то большое горе гнетет это юное и великодушное сердце.

Не мне было спрашивать о причине, да еще сейчас. Однако, терзаемый собственным тайным горем, я теперь глубже сочувствовал горю других и видел, что передо мной стоит человек, над головой которого сгустились тучи. Ответ его смутил меня и поставил в довольно затруднительное положение. Наконец я сказал:

— Тогда, может быть, вы окажете мне честь посетить меня? Я остановлюсь в отеле «Сен-Луи».

— Очень буду рад.

— Завтра.

— Завтра вечером.

— Я буду вас ждать. Спокойной ночи, мсье.

Мы раскланялись и разошлись по своим каютам. Я повалился на койку и через десять минут уже спал, а еще через десять часов пил кофе в отеле «Сен-Луи».

Мне по душе сельская жизнь. Я страстный охотник и страстный рыболов. Но если поглубже вникнуть, весьма вероятно, окажется, что страсть моя имеет более чистый источник — любовь к самой природе. Я выслеживаю лань, потому что следы приводят меня в чащу леса. Я иду за форелью вдоль ручья, потому что она ведет меня по краю тенистых заводей в тихие уголки, где редко ступает нога человека. Но едва я попадаю в их уединенный приют, как мой охотничий пыл гаснет: удочка так и остается воткнутой в землю, ружье в небрежении валяется рядом со мной, и я отдаюсь высокой радости — созерцанию природы. Ибо мало кто любит лес, как люблю его я.

И все же не стану отрицать, что первые часы, проведенные в большом городе, всегда имели и будут иметь для меня неизъяснимую прелесть. Вам становится вдруг доступен целый мир новых удовольствий, вам открывается бездна еще не испытанных наслаждений. Душу очаровывают изысканные утехи. Красота и пение, вино и танцы расточают перед вами свои соблазны. Любовь, а то и страсть вовлекает вас в самые сложные и запутанные романтические приключения, ибо романтика живет и в городских стенах. Ее подлинная родина — человеческое сердце, и лишь донкихотствующие мечтатели могут воображать, что пар и цивилизация враждебны высоким взлетам поэзии. Благородство дикаря — лишь бессодержательный софизм. Как ни живописны его лохмотья, они часто прикрывают продрогшее тело и пустой желудок. Хоть я и веду жизнь солдата, но предпочитаю веселый грохот фабрики грому пушечной канонады, и заводская труба с султаном черного дыма, на мой взгляд, неизмеримо прекраснее, чем крепостная башня с горделиво реющим над ней, но недолговечным флагом. Шум бьющих по воде пароходных плиц — самая сладостная для меня музыка, и для моего слуха гудок железного коня прекраснее ржанья холеной кавалерийской лошади. Палить из пушек может и племя мартышек, но чтобы управлять могучей стихией пара, нужны люди.

Я предвижу, что подобные мысли не найдут отклика в надушенных будуарах и пансионах для благородных девиц. Современные дон-кихоты будут поносить грубого писаку, который осмелился поднять руку на рыцаря в доспехах и пытался его обесчестить, сорвав у него с головы украшенный перьями шлем. Даже с самыми нелепыми предрассудками и предубеждениями человек расстается неохотно. Да и автору, признаться, пришлось выдержать жестокую внутреннюю борьбу. Нелегко было ему отказаться от гомеровской иллюзии и поверить, что греки были обыкновенные люди, а не полубоги; нелегко было признать в шарманщике и оперном певце потомков героев, воспетых Вергилием (19) ; и тем не менее, когда я в дни своей мечтательной юности устремился на Запад, я был глубоко убежден, что меня ждет страна прозы, а страна поэзии остается позади.

Счастье еще, что любовь к охоте и звон золота, звучащий в слове «Мексика», привели меня в эти края. Однако не успел я высалиться на прославленный берег, где ступала некогда нога Колумба (20) и Кортеса (21) , как сразу же понял, что это и есть истинная родина поэзии и романтики. В этой стране — стране долларов, которую называют прозаической, — я ощутил дух истинной поэзии, но не в книгах, а в самых совершенных образах человеческого тела, в благороднейших порывах человеческой души, в горах и реках, в птице, дереве, цветке.

В том самом городе, который по вине недобросовестных и предубежденных путешественников всегда представлялся мне каким-то лагерем отщепенцев, я обнаружил чудесных людей, прогресс, не чурающийся наслаждений, культуру, увенчанную духом рыцарства. Прозаическая страна! Народ, жадный до долларов! Смею утверждать, что на ограниченном пространстве, где расположился полумесяцем Новый Орлеан, можно найти большее разнообразие человеческих типов и характеров, нежели в любом равном ему по населению городе земного шара. Под благодатным небом этого края человеческие страсти достигают наивысшего и полного развития. Любовь и ненависть, радость и горе, скупость, честолюбие расцветают здесь пышным цветом. Но и нравственные добродетели вы встретите во всей их чистоте. Ханжеству тут не место, и лицемерие должно прибегать к самой тонкой игре, чтобы избежать разоблачения и суровой кары. Талант встречается здесь на каждом шагу, так же как и неутомимая энергия. Глупый и ленивый не уживаются в этом водовороте кипучей деятельности и наслаждений.

Не меньшее разнообразие представляет этот любопытный город и по своему этническому составу. Пожалуй, нигде в мире вы не увидите на улицах такой пестрой толпы. Заложенный французами, перешедший к испанцам, «аннексированный» американцами, Новый Орлеан представляет конгломерат этих трех наций. Однако здесь встречаются представители почти всех цивилизованных и так называемых диких народов. Турок в тюрбане, араб в бурнусе, китаец с обритым теменем и длинной косой, черный сын Африки, краснокожий индеец, смуглый метис, желтый мулат, оливковый малаец, изящный креол и не менее изящный квартерон заполняют его тротуары и сталкиваются с мужественными северянами — немцем и галлом, русским и шведом, фламандцем, янки, англичанином. Население Нового Орлеана — это удивительная человеческая мозаика, пестрая и разномастная смесь.

И вправду, Новый Орлеан — крупнейший современный город и больше похож на столицу, чем многие города Европы и Америки со значительно превосходящим населением. В Новом Орлеане нет ничего захолустного, как легко убедиться, пройдясь по его улицам. В витринах магазинов выставлены только первоклассные товары самой лучшей выработки. На его проспектах возвышаются похожие на дворцы отели. Роскошные кафе гостеприимно распахивают перед вами свои двери. Его театры — это величественные по архитектуре храмы, на сцене которых вы можете посмотреть хорошо исполненную драму на французском, немецком или английском языках, а с открытием зимнего сезона послушать выразительную музыку итальянской оперы. Если же вы поклонник Тернсихоры (22) , Новый Орлеан особенно придется вам по вкусу.

Я знал, сколько возможностей предоставляет Новый Орлеан любителю развлечений. Знал, где искать эти удовольствия, и все же не искал их. После долгого пребывания в деревне я приехал в город, не помышляя о городских удовольствиях, — случай, редкий даже для самых солидных и степенных людей. Маскарады, квартеронские балы, драма, сладостные мелодии оперы утратили для меня всю свою прелесть. Никакое развлечение не способно было меня развлечь. Одна мысль владела мною безраздельно — Аврора! И эта мысль вытеснила все прочие. Я не знал, на что решиться. Поставьте себя на мое место, и вы согласитесь, что положение мое и в самом деле было незавидным. Во-первых, я был влюблен, влюблен без памяти в прекрасную квартеронку! Во-вторых, ее, предмет моей страсти, должны были продать с публичных торгов! В-третьих, я ревновал — и еще как ревновал! — ту, что могли продать и купить, словно кипу хлопка или мешок сахара! В-четвертых, я даже не был уверен, в моей ли власти будет ее купить. Кто знает, пришло ли уже письмо моего банкира в Новый Орлеан! Океанских пароходов тогда еще не существовало, и почту из Европы доставляли весьма неаккуратно. Если письмо запоздает, я пропал! Кто-нибудь другой завладеет тою, что мне дороже всего на свете, станет ее господином и полновластным повелителем. Я холодел при одной этой мысли и гнал ее прочь от себя.