В одиночестве он оставался недолго — вскоре появилась та, кого он ждал: Юдифь Лейстер в совсем простом платье и белом льняном чепце, низко надвинутом на лоб, — похоже, не столько для того, чтобы придерживать волосы, сколько для того, чтобы уберечь их от брызг краски. На согнутой в локте руке художницы лежала внушительных размеров палитра, большим пальцем она прихватила разноцветные кисти: две или три, только что набравшие краски, роняли на пол тяжелые капли, оставляя здесь и там голубые, зеленые и желтые кляксы. Судя по странному виду художницы, Виллем прервал ее работу в самом разгаре, но Юдифь улыбалась, давая понять, что прощает незваного гостя.

— Госпожа Лейстер? — удивившись, осведомился Виллем: все-таки настолько естественное, почти дружелюбное поведение хозяйки мастерской не очень соответствовало обстановке. Он невольно потянулся снять отсутствующую шляпу, которую, впрочем, смог обнаружить только потом, уже перед уходом, — висящей в темном углу передней.

— Обойдемся без церемоний! — воскликнула художница, положив таким образом конец обмену любезностями.

Не откладывая тяжелой палитры, она свободной рукой ввинтила в кулак гостя бокал и налила туда вина. Виллем залюбовался большим графином из пузырчатого стекла, очень красивым и очень неудобным, — в самый раз для натюрморта с виноградом, подумал он.

— Ну и что скажете? — спросила хозяйка, затыкая пробкой графин, на горлышке которого остался рыжеватый отпечаток пальца. — По какому делу пришли?

Деруик никак не мог привыкнуть к манерам художницы. Она слушала его, присев одной половинкой зада на слепок капители античной колонны и не переставая скрести свои кисти, и слушала так рассеянно, что ему не раз казалось: вот сейчас Юдифь встанет и уйдет. К счастью, все, что Виллем хотел сказать, было как следует продумано заранее, и выученная наизусть речь лилась так свободно, будто произносимые им слова пришли ему в голову только сейчас.

Юноша объяснил, что его сестра выходит замуж за одного богатого наследника из Харлема, и, чтобы увековечить торжественный день бракосочетания, он хочет заказать портрет молодых в свадебных нарядах. Да-да, он хорошо продумал все подробности, выбрал позы, костюмы и даже выражение лица каждой модели. Более того, он выбрал и места для трех одинаковых картин, которые госпоже художнице надо будет написать: одна будет встречать гостей в его собственном доме на Крёйстраат, будучи повешена на восточной, обитой кожей и пока ничем не украшенной стене прихожей; другая поселится в жилище Берестейнов; а третья отправится в Бразилию — чтобы отец в этом далеком краю не чувствовал себя совсем уж одиноким: картина станет напоминать ему о семье…

Теперь следовало поговорить и о самом портрете.

— В правой руке моя сестра Петра будет держать тюльпан, — уточнил Виллем, сложив пальцы так, будто сам взялся за стебель. — Это дань нашего уважения к ее жениху, торговцу цветами. Кстати, у него самого такой же тюльпан будет в петлице.

— Какими вы представляете себе эти цветы?

Услышав долгожданный вопрос, Виллем ощутил радость браконьера, чья ловушка захлопнула прекрасного зверя.

— Мне бы хотелось, чтобы чашечка у места соединения со стеблем была синей, лепестки — белыми, а по белому фону пусть пройдут красные прожилки, — описывал он, тыча издали пальцем в разноцветное месиво на палитре.

На секунду у него перехватило дыхание — и кисть, которую вертела в руке хозяйка мастерской, замерла ровно на ту же секунду. Юдифь, похоже, смутилась, но тут же опомнилась, сделала гостю знак подождать, вышла в соседнюю комнату — и тут же вернулась с незаконченной гуашью: тюльпан был раскрашен еще не до конца, стебель и мясистые листья только намечены углем и кое-где оттенены серебряным карандашом, но отдельные мазки — синие, красные и оттенка слоновой кости — делали чашечку в точности соответствовавшей описанию Деруика.

— Такой тюльпан, как этот?

Гость притворно чихнул и быстренько прикрыл лицо большим носовым платком — не показывать же было, как он обрадовался, а потом кивнул, шмыгнув для достоверности носом, и протянул:

— Да-а, примерно такой… — после чего ровным, спокойным голосом без малейших ноток волнения прибавил: — Однако я не могу быть уверен в полном сходстве, а стало быть — и в вашем таланте, пока не сравню изображение с моделью. Вы ведь рисовали тюльпан с натуры?

— С натуры, да.

— Это был срезанный цветок?

— Нет, он рос на грядке… — честно призналась художница. — Владелец показал мне его у себя в саду, и я сделала набросок карандашами.

— А где же этот сад?

Виллем тут же прикусил язык, осознав свою оплошность, но было поздно: на сияющее лицо молодой женщины набежало облачко. Не ожидая, пока тучи сгустятся, Деруик затараторил:

— Сударыня, те, кто будет изображен на портрете — знатные особы, их не удовлетворит заурядная работа. Если картина, которую они получат, не оправдает их ожиданий, они и не поглядят на нее… Ах, если бы вы знали, как долго я искал художника!.. Поначалу меня направили к известным живописцам, к тем, кому больше всего доверяют харлемцы, но прославленные мастера портрета, Франс Хальс и Питер Саутман[49], так дорого берут за работу, что моих средств не хватило бы на то, чтобы с ними расплатиться. Но я узнал, что вы учились у Хальса, вот и пришел сюда, полагая, что ученица обойдется дешевле учителя!

Новый промах едва не решил судьбу заказчика: госпожа Лейстер так решительно шагнула к занавесу, что Виллем понял: сейчас его выставят — и снова стал искать спасения в словах.

— Нет, не подумайте чего, я, конечно же, готов заплатить за вашу работу столько, сколько вам, по вашему мнению, причитается, только при условии, что смогу заранее удостовериться в вашей способности передавать сходство. Но ведь это обычное дело — перед тем, как сделать художнику заказ, подвергнуть его небольшому испытанию? Мне очень не хочется причинять вам даже малейшее беспокойство, и, в конце концов, если я смогу теперь, полюбовавшись наброском, увидеть своими глазами тюльпан, мне этого хватит, и… и я был бы бесконечно вам благодарен…

Смиренный тон, который Виллем выбрал для продолжения разговора, а главное — непривычный для того времени жест: он взял графин и наполнил бокал хозяйки дома — явно понравились художнице. Юдифь отложила палитру и пригубила вино.

Дальше все пошло как по маслу, оставалось только обсудить условия сделки, но и тут, можно без преувеличения сказать, художница и заказчик друг с другом поладили. Подписанное ими соглашение обязывало Юдифь Лейстер написать за сорок три флорина и десять локтей[50]доброго сукна три портрета Петры и Элиазара в выходных костюмах.

— Пусть придут завтра в мастерскую, — предложила художница. — Весна — любимое время живописцев: дни становятся длиннее, а свет — теплее.