Должно быть, я выглядел как сумасшедший, когда с грохотом мчался на муле вниз по холму, размахивая мачете и выкрикивая ругательства так громко, что мог разбудить покойников. Во всяком случае, всех троих léperos – а сообщники Пепе как раз выскочили из укрытия, чтобы напасть на Карлоса, – мое появление ошеломило. Они замерли на месте с занесенными дубинами и вытаращились на меня, изумленно разинув рты.

– Bandido! – заорал Пепе, и все трое léperos бросились врассыпную.

Когда я галопом проскакал наперехват Пепе мимо того места, где стоял Карлос, испанец выхватил свой кинжал и вскочил на валун, чтобы встретить мою атаку. Мне оставалось лишь изумленно покачать на скаку головой: неужто он, пеший, с кинжалом, надеялся отбиться от всадника с мачете?

Пепе, спасая свою шкуру, удирал вверх по склону, то и дело в ужасе оглядываясь. Потом, сообразив, как лучше уносить ноги, он сбежал с дороги и стал пробираться среди камней. Гнаться за ним верхом сделалось невозможным, и мне пришлось спешиться, привязать поводья к кусту и продолжить погоню на своих двоих, с мачете в руке. Страшно испугавшийся за свою шкуру Пепе, затравленно озираясь, забыл, что в горах следует смотреть под ноги, и жестоко поплатился. Собираясь перескочить расщелину, он поскользнулся, замахал руками и рухнул в пропасть.

Я развернулся и пошел обратно к мулу, не утруждая себя проверкой того, что с ним случилось. Мне было вполне достаточно долгого пронзительного вопля, отдавшегося эхом от стен расщелины. Было ясно, что падать Пепе пришлось с большой высоты, и живым после такого полета не остаться.

Когда я спустился по склону вниз, Карлос вышел из-за валуна. В руке испанец по-прежнему держал кинжал, но на лице у него были написаны недоумение и растерянность. Я остановил мула и отсалютовал ученому мачете.

– Я к вашим услугам, дон Карлос. Как видите, не имея ни коня, ни меча, я вынужден сражаться в еще более плачевном состоянии, чем верный оруженосец бедного странствующего рыцаря, прославленного сеньора Дон Кихота.

Карлос оставался неподвижным, видать не до конца поняв, что произошло, но ухищрения léperos были очевидны. Удиравшие дружки Пепе еще не перевалили через холм. Кроме того, как доказательство их намерений, неподалеку от нас валялось устрашающего вида оружие – тяжелый сук со вставленной в него острой пластиной обсидиана. Нечто вроде обсидианового топора.

– Оружие примитивное, дикарское, но опасное, – заметил я. – При сильном замахе, если хорошо нацелить удар, им можно обезглавить человека.

Карлос уставился на смертоносное орудие, и на его лице появилась смущенная улыбка. Он отсалютовал мне своим кинжалом:

– Я в долгу перед вами, дон Хуан.

* * *

В тот вечер Карлос с верхом наполнил мой котелок сочной говядиной, свининой, чили и картофелем. А еще вручил мне здоровенный ломоть хлеба – не кукурузной лепешки, а настоящего хлеба, испеченного из пшеничной муки. Мы взяли еду и отошли подальше от лагеря, чтобы подкрепиться вместе. Ел я жадно, поскольку неделями обходился тортильями, бобами и перцами, пропитанием для бедняков.

Поев, Карлос открыл бутыль с вином и кивнул мне, приглашая прогуляться. Уже стемнело, но город мертвых освещала полная луна. Мы неторопливо шли, передавая бутыль друг другу.

– Величественное место, правда? – сказал он.

Я согласился. Что бы ни было на уме у Карлоса, он держал это при себе. Теперь он знал, что я не тот, за кого себя выдавал, и, как я догадывался, испанцу хватило ума понять, что до некоторых секретов лучше не допытываться.

Но если мое поведение и ставило его в тупик, я тоже не понимал Карлоса. Мне всегда казалось, что ученые, как и священники, это существа женоподобные, ибо, поскольку они равнодушны к таким заманчивым для истинного мужчины вещам, как лошади, клинки, пистолеты, putas и бутыли с бренди, вполне логично предположить, что в них отсутствует мужское начало. Карлос же удивил меня, поскольку показал себя настоящим мужчиной. Когда поднялся весь этот переполох и я примчался на муле с дикими криками, размахивая мачете, он не лишился от страха чувств, не припустил, куда глаза глядят, а занял оборонительную позицию и обнажил кинжал.

И этот его поступок меня просто поразил. Я не мог припомнить ни одного кабальеро в Гуанахуато, который запрыгнул бы на валун, чтобы отразить атаку.

Я понял, что еще многого не знаю о людях, во всяком случае о книгочеях и грамотеях. Мой нынешний собутыльник не был велик ростом, не отличался шириной плеч и мускулами, которые сделали бы его опасным бойцом, да и в седле держался хоть и вполне уверенно, но все же как человек, более привычный к экипажам. Однако этот вполне мирный юноша не лишился присутствия духа в момент смертельной опасности. Получалось, что книжная ученость вовсе не помеха мужеству.

– Я обязан тебе жизнью, – сказал Карлос, передавая мне на ходу бутыль с вином. – Этот проклятый lépero меня провел. Если бы не ты, они наверняка бы меня прикончили. Спасибо тебе, Хуан. Ты настоящий герой.

– Por nada, сеньор. Ничего особенного.

– Понимаешь, лично мне все равно, какая у кого кровь, но другие судят иначе. Вот почему сегодня вечером, даже после того, как ты спас мне жизнь, ты не мог разделить со мной трапезу: другие члены экспедиции могли обидеться. Получается, мой спаситель вынужден есть со слугами.

Я пожал плечами.

– Я обычно и ел со слугами, дон Карлос. Я знаю свое место.

Он отпил большой глоток вина.

– Перестань называть меня «дон». Мой отец был мясником, и я попал в университет лишь по счастливой случайности: один богатый человек решил, что у меня есть способности, и согласился оплатить мою учебу.

– Вы заслужили обращение «дон» тем, как повели себя в минуту опасности.

Он снова бросил на меня озадаченный взгляд.

– После того что случилось сегодня, мне, наверное, самому следует обращаться к тебе на «вы» и называть «доном».

– Я бедный человек, и для меня большая честь, что...

– Слушай, хватит прикидываться. Ты то и дело сбиваешься со своего нарочито простонародного диалекта на правильный испанский. А помнишь, как ты заговорил со мной после того, как загнал в пропасть того lépero?

При этих словах Карлоса меня охватило тревожное предчувствие.

– А что я такого особенного сказал?

– Не что, а как. Ты говорил по-каталански.

Мое сердце забилось.

– Ну и что, мой покойный хозяин был родом из Барселоны. Я слышал, как он говорил на этом языке, много раз.

– Любопытно: ты говоришь то по-каталански, то на кастильском диалекте...

– Но мой покойный хозяин...

– Бог с ним, с твоим хозяином. Дело даже не в твоем знании того или иного языка, а в интонации, в манере говорить. Ты стараешься подражать простолюдинам, но при этом постоянно сбиваешься на тон человека из хорошей семьи, не пожелавшего учиться, но усвоившего манеру говорить от тех, среди кого вырос.