– Попался! – закричал Дигглби, задев рукой ее щеку, и Пурна наконец чихнула. – Проказник! Ах ты проказник!

Подумав, что «проказник» – это слишком мягко сказано, Пурна открыла глаза и увидела, что склонившийся над ней Диг сжимает в шелковой перчатке извивающуюся тварь. Вот такими же точно скорпионами Дигглби и Марото угощались накануне битвы. Оставалось лишь надеяться, что это то самое членистоногое, которое сбежало перед тем, как они отправились сражаться, а не один из его размножившихся потомков. Не хватало еще, ко всем прочим неприятностям, делить палатку с разгуливающими на свободе ядовитыми земляными раками.

– Дигглби! – охнула запоздало покрывшаяся холодным потом Пурна и отодвинулась подальше от глупого щеголя, в нежной руке которого по-прежнему дергался и щелкал огромный скорпион. – У тебя пять секунд, чтобы прихлопнуть эту тварь, пока я не прихлопнула вас обоих.

– Ни за что на свете! – ответил Диг, свободной рукой выворачивая наизнанку свою длинную перчатку и накрывая ею скорпиона. – Какая же из тебя тапаи? Угракарийцы поклоняются богу-скорпиону.

– Да ни хрена подобного, – проворчала Пурна, хватаясь за сапог, чтобы выбить жука из руки паши. – Ранипутрийцы могут сколько угодно нянчиться с богами-насекомым, но Первая келья Угракара символизирует отказ от суеверий.

– Суеверий? – Диг подался назад, когда Пурна решительно приблизилась к нему и его скорпиону. – Вот, значит, как ты называешь почитание Короля Усопших?

– Всего лишь зрелище, как тебе самому известно, и Живой Святой вовсе не король и не усопший. – Пурна замахнулась сапогом, но не попала по руке Дига и сердито пнула один из последних щитов, оставшихся в его коллекции. – Он не танцует на праздниках и тому подобное; после создания Последней кельи он удалился для размышлений в пещеру Амокшан, где и пребывает до сих пор.

– Что правда, то правда, – согласился Диг, пятясь к выходу из палатки. – Только Падшая Матерь знает, является ли суеверием ваш образ жизни, основанный на учении бессмертного колдуна.

– В том-то и дело, что он не может быть бессмертным, – возразила Пурна, наткнувшись на недоеденную миску с кашей и решив прекратить погоню. – Он потому и считается вечно живым, что никто не проверял, жив он или нет. Жрецы никого не пускают в пещеру. Между прочим, Седьмая келья символизирует невозможность узнать то, чего ты не видел собственными глазами.

– Хорошо, я верю, что в поедании мертвых больше смысла, чем в гимнах Цепи, – заявил Дигглби, с опаской наблюдая, как она усаживается на сундук и отправляет в рот пригоршню соленой солодовой каши. – Это вчерашняя, между прочим.

– Правда? – Каша была настолько вкусна, что Пурна не замечала, как хрустят на зубах кристаллы льда. Она отложила миску и облизала испачканные щеки; одно из немногих преимуществ собачьего языка – легкость избавления от остатков еды. – Что бы ты ни думал о том, как мы поступаем с нашими покойниками, я не сомневаюсь, что это полная чушь. Здесь нет ничего варварского; мы провожаем их все вместе, вокруг бегают дети с корзинами цветов, подбрасывая лепестки, а певцы восхваляют дорогих усопших. Затем их отдают Предвратному Повару, и они предлагают нам последний дар – делятся силой своей плоти. Это единственное мясо, которое едят набожные угракарийцы.

– Разве тебе самой этот обычай не кажется странным, когда ты рассказываешь о нем вслух? – Паша опустил перчатку со скорпионом в небольшой инсектариум, где он раньше держал бамбуковых червей, а затем открыл ларец с косметикой и принялся приводить себя в порядок. С тех пор как Пурна охладела к любимым румянам трупного цвета, Диг вдруг посчитал их необычайно модными; и не стоит мешать высшему обществу приобщаться к уличному стилю. – Странным не в плохом смысле слова, но я, еще будучи сопливым пашонком, принял цепное причастие, как и любой другой аристократ в империи, поэтому готов допустить, что поедание пропитанных кровью облаток тоже граничит с суеверием. Но… позволь спросить тебя, ты когда-нибудь… ела кого-то знакомого? То есть кого ты раньше знала.

– А как же, – беспечно ответила Пурна, переворачивая сапоги подошвой вверх и встряхивая, чтобы убедиться, что маленький приятель Дига не оставил там потомство. – Одно из первых моих воспоминаний – возвращение родителей. Вероятно, потому, что это был единственный раз, когда я сидела во главе стола. Дядя и тетя любили рассказывать, как в ту минуту, когда Предвратный Повар подал первое блюдо, я подпрыгнула и… – К горлу Пурны подступил комок, когда она вспомнила строгие, но добрые лица дяди и тети, которым она разбила своим предательством сердце на тысячи осколков. – Впрочем, не важно. Это обычай, а не суеверие.

– Вот это да! – приглушенно произнес Дигглби. Ошибочно посчитав ее грусть следствием разговора о родителях, чья смерть случилась так давно, что уже не могла причинить ей никакой боли, он поспешил отойти от темы на пару шагов. – Да, это обычай, а не суеверие, и, возможно, ничуть не более странный, чем ритуалы Цепи, о которых я говорил, но почему ваших священников называют предвратными поварами? В Угракаре ведь нет Врат… или есть?

– Врата есть в каждом из нас, Дигглби, – объяснила Пурна, натягивая сапоги. – Тринадцатая келья символизирует, что мы все должны встретиться с Изначальной Тьмой, которую носим в себе от первого до последнего дня. Вот почему Живой Святой назвал этих людей предвратными поварами. Наши предки вытаскивают нас из Изначальной Тьмы с помощью алхимии плоти, чтобы проводить в мир смертных, а когда мы умираем, предвратные повара готовят из нас пищу и она, пройдя через рты наших потомков, попадает в вечность. Мы рождаемся из тел наших родственников и возвращаемся в них же. Возвращаемся домой.

Дигглби обдумал услышанное, пока наносил на лицо снежно-белый грим, а затем открыл горшочек с черной губной помадой.

– Забудем все, что я сейчас сказал, и вернемся к предыдущей мысли: этот обычай более странный, чем ритуалы Цепи.

– Я вовсе не утверждала, что до сих пор верю во все это, – проговорила Пурна, раздраженная тем, что каждый имперский паяц вроде Дига воображает, будто он способен устоять перед нелепыми и пышными ритуалами.

– Но ты и не утверждала, что не веришь! – воскликнул Диг таким тоном, словно одержал в споре великую победу.

– Что ж, хорошо. Тридцать шестая келья Угракара напоминает, что Изначальная Тьма в равной степени непостижима и знакома всем смертным, это место бесконечного покоя, но засранцы из Вороненой Цепи настаивают на том, что там нет ничего, кроме дороги в ад, наполненный демонами и мучениями. И раз уж кое-кого из наших друзей позавчера поглотили Врата, я не сомневаюсь в том, какой вариант мне больше нравится, – резко ответила Пурна и тут же пожалела об этом – Диг с шумом захлопнул ларец с косметикой, черные губы задрожали.

Плохо, что Марото до сих пор не вернулся. Но вчерашние тщательные расспросы в лекарских шатрах подтвердили, что Хассан и Дин, как многие и считали, не пришли в лагерь после боя. Она пыталась как-то утешить и себя, и своего друга, но в голову лезла всякая чепуха… А что сделал бы Марото при таких мрачных обстоятельствах? Вероятно, нашел бы себе развлечение, дурацкий фокус или глупый анекдот, а лучше всего шумную попойку, чтобы отвлечься от мыслей о Вратах, погибших друзьях и…