Вошел супруг дамы, к которому Адам чуточку ревновал.

– Ну, все о’кей, можно собираться, – сказал он. – Послезавтра вылетаем – и целых две недели я твой!

– На Сардинию? – спросила женщина.

– Как ты просила – на Сардинию! Просто лежать на берегу и балдеть! А что?

– Но ведь это не какая-нибудь рыбацкая деревня? Там есть хоть пара ресторанчиков?

– Наверно. В отеле точно что-то есть. Но мой тебе совет – все ценное оставить дома. Давай-ка собирай свои блестяшки, я их запру в сейф.

Адам, хотя и охотился за бриллиантами, не очень в них разбирался. Из любопытства он проследил, как супруги собирают бархатные коробочки с украшениями в железную коробку и как прячут ее в замечательный сейф, отыскать который было совсем непросто – он был вмурован в перекрытие между этажами, и дверца открывалась в ванную.

– Надо было теткины камушки сдать на экспертизу, – сказала хозяйка. – Я все думала – Финкельману или Гроссу, собиралась, собиралась… С одной стороны, Финкельман может найти хорошего покупателя…

– С другой – черт ее, покойницу, знает, откуда она взяла эти камушки. Про нее всякое говорили. Пусть пока полежат. Торопиться некуда, – прервал супруг. – Найдем кого понадежнее Гросса или Финкельмана. В худшем случае – отдадим камни заново огранить, на оправу охотники найдутся… Где они?

– В спальне.

– Ну так неси сюда, чего ты ждешь?

Три длинные кожаные коробочки не сразу удалось пристроить в сейф.

– Теперь главное – не забыть включить сигнализацию, – напомнила хозяйка.

– Этим пусть Столешников занимается. Я его попросил – он эти две недели у нас поживет. Будет по вечерам включать свет и музыку.

– Это ты хорошо придумал.

Столешников был подчиненным хозяина, подчиненным-неудачником: все попытки сделать из него по старой дружбе делового человека были обречены на крах скорый и беспощадный. В конце концов он стал чем-то вроде доверенного лица и исполнителя мелких несложных поручений, это его устраивало, да и хозяина тоже – кто-то же должен организовать ремонт холодильника и доставку дров для камина.

Этот человек Адаму нравился – он был тихий, кроткий, деликатный, старался лишний раз о себе не напоминать. И он был благодарен за все, как будто не получал награду за труд, а просил милостыню. Еще Столешников любил интересные книжки, и Адам заранее радовался тому, что будет через плечо читать всякие заковыристые истории про английских, французских и американских сыщиков. Это было лучше всякого телевизора.

Хозяева уехали, четыре дня Адам со Столешниковым жили в особняке душа в душу. На пятый стряслась беда.

Адам вышел прогуляться и выпить пива с братом Альбрехтом. К тому времени он уже имел четыре маршрута за пределами двора, помеченные монетками. Один удалось проложить прямо к многоэтажному дому, под которым лежали почти истлевшие косточки брата Альбрехта. Больше монеток не было.

– Ходил к мосту, гусара встретил, – рассказывал брат Альбрехт. – Чем дальше, тем хуже. Уже и саблей машет, когда скачет на кобыле по мосту. Раньше просто в полнолуние садился верхом, носился по городу, выезжал на мост галопом и посреди реки рушился в воду. Теперь же – с саблей. Людишек пугает до полусмерти.

– Отчего его видят? – спросил Адам.

– Я ж тебе, чадо, толкую – видать, перед дурацкой своей кончиной возжелал, чтобы все видели, как он несется по наплавному мосту и в пучине гибнет. Вот оно и сбылось. Там, на дне, его косточки, видно, лежат, вместе с кобыльими. И мост уж не тот, он лет сто как каменный, а наш дурак никак не угомонится… вот кара так уж кара… чадо! Слышишь? У тебя там что-то делается неладное!

Адам помчался к особняку. Теперь и он разбирал голоса. Брат Альбрехт, взгромоздив на плечо бочонок, летел следом.

В особняке их встретил Столешников. Точнее сказать, Столешниковых было двое. Один лежал на полу, скрючившись, держась за простреленный живот, а другой стоял над ним на корточках, пытаясь зажать рану, да только как ее зажмешь призрачными пальцами?

– Ого, чадо! – сказал брат Альбрехт. – Вот тебе и соседушку даровали.

– Что тут было? Кто это вас? – спросил Адам. – Где он?

Призрачный Столешников посмотрел на него снизу вверх – и вскочил.

– Полицию вызвать надо! Полицию!

Еще не зная своих новых способностей, он взмыл под самый потолок.

– Угомонись, чадо. Не можем мы никого вызвать, увы нам, – горестно ответил брат Альбрехт. – Ибо не слышат нас и не разумеют.

– Я вас спрашиваю, что тут было! Отвечайте живее! – требовал Адам.

– Да какая уж тут живость… – проворчал брат Альбрехт.

– Пришли трое! Я сигнализацию не включал, они как-то догадались! Где сейф – они знали… а как я мог помешать?.. Что хозяева уехали – знали, все знали!..

– И что сейф?

– Выдернули, сволочи! У них домкрат с собой был… Унесли сейф!

– А вас – ножом?

– Да, я лежал, все видел… Я их запомнил! Я их узнаю!

– Запомнил, узнаю! – передразнил брат Альбрехт. – Чадо ты неразумное!

– Погоди, погоди! – перебил его Адам. – Какое у вас, Столешников, было последнее желание? Самое последнее?

– Догнать, отнять! Что я теперь Антонычу скажу?..

– Ничего ты ему не скажешь. Ибо говорить с людишками ты вряд ли сумеешь, – сообщил приятную новость брат Альбрехт.

Столешников не сразу осознал свое положение. А когда понял, что одна жизнь завершилась и другая началась, – зарыдал.

– Ну вот… – Брат Альбрехт вздохнул. – Ну как ты, чадо, мог им противостоять? Они – хуже пьяных ландскнехтов, а ты что? Ты – ягненок, чадо. Ну, не уберег, и что же теперь? Смирись, вытри нос, что тебе, горемычному, еще остается? Скорби, но в меру!

– Но он хотел догнать и отнять! Значит, он может полететь следом! Послушайте, господин Столешников, вы теперь умеете летать!

– Догонит – а дальше что? – разумно спросил брат Альбрехт. – Как отнять-то? Ты, чадо, лучше помоги его отсюда увести. Смотреть на свою бренную плоть тяжко, мысли зарождаются безумные.

Монах был прав, но объяснить эту правоту новорожденному призраку удалось с большим трудом.

Во дворе особняка Столешников уже не рыдал, а говорил тихо и горестно:

– Он мне во всем доверял… он мне операцию оплатил… он меня в санаторий за свой счет отправил… я за него умереть был готов…

– Ну вот и преставился. Рассвет скоро, чадушко Адам, – сказал брат Альбрехт. – Пора мне в подвал. А за этого страдальца не бойся. Рук на себя не наложит. Ныть будет – это уж точно, ныть и скулить.

– Не может быть, чтобы последнее желание не исполнилось, – упрямо твердил Адам.

– У тебя же не исполнилось.