я остаюсь в сердце убитого мной города. Я поймал взгляд Торварда и понял его, он думает о том, о чём я не позволяю себе думать: о том, что наши товарищи, те, с кем мы с ним выросли, возможно, мертвы…

Но нет, Торвард, не время думать об этом сейчас. Не время горевать, мы не потеряли их, пока не отнесли на погребальный костёр…

И всё же моё сердце сжалось: мы бывали в битвах, с Ньордом мы несколько раз участвовали в его набегах на Гёттланд, но в подобном серьёзном бою мы впервые и что же, в первом же бою потеряли наших друзей? Гуннар — мой воевода, Берси, чёртов засранец, но и его я люблю, моего молочного брата…

— Конунг! Мы нашли казну Вигмана! — я обернулся и увидел Рауда в сопровождении двух сотников. Все чёрные от сажи, но сияющие белоснежными улыбками на чёрных лицах. Ещё двое в стороне машут руками, чтобы я приблизился.

Здесь остатки терема конунга. Строение выгорело дотла, и дымящиеся брёвна ещё горячи, как и всё остальное в городе.

Ратники выносят сундуки, открыта дыра в земле с обгоревшим над ней люком. Четыре, пять, шесть сундуков. Ещё мешки…

Вигман, Норборн, оказывается, не был бедным йордом. В наших сокровищницах золота и серебра меньше… Так что же вы жили так? Для кого ты таил это золото? У тебя не было даже наследника, почему не тратил на свой йорд? Почему ничего не строил? Только дани собирал… И кому это всё досталось? Тому, кто победил тебя…

Алчность и ленивая тупость — из худших пороков.

Три сундука полны золота, три — серебра, ещё шесть мешков серебра… Хорошая добыча, будет, на что поднимать этот йорд и весь Самманланд. Да и ратникам раздать…

— Несите добычу в лагерь. Охранять, — сказал я. — Рауд, проследи за этим.

— Пора отдохнуть, конунг, идём в лагерь, — сказал Гагар. — Истопили бани. Наварили каши. Воинам нужен отдых, тебе тоже.

Я посмотрел на него. Так. Всё так. Мы сели на усталых и голодных своих лошадей и направились к лагерю, из тёплого как потухших, но ещё не остывший очаг, Норборна: переставшего быть городом, мы уже не в силах спешить. Да и узнать, что там плохие вести мы тоже не спешим…

Я рыскал по лагерю в поисках Сигню. Но она неуловима, куда бы я ни заглядывал, мне говорят: «Была только что…» Да ещё взрывающиеся восклицания: «Свана Сигню!» То ли там она, то ли ратники просто восклицают от восторга, не утихшего ещё в крови.

И всё же нашёл их. Здесь все, и Сигню, и Боян, и Исольф. И умирающий Гуннар.

Сигню ругается как ещё ни разу в жизни на Ганну, которая оставила Гуннара на попечение неопытных девчонок, но самой Ганны нет здесь.

— Стирборн, — Сигню оборачивается на меня, от усталости она осунулась уже. — Найди льда! Погреба должны быть в городе. Не всё же сгорело… Принеси лёд! Быстро!

Гуннар, полулёжа безучастный спиной на груди Исольфа, который старается удержать его голову с продольно проходящим уже зашитым чёрно-красным рубцом с макушки на лоб. Я спешу, почувствовав отчаяние в голосе Сигню…

Мы боремся за Гуннара уже час или больше, а может мне мерещится это из-за тяжести и тщеты моих усилий?

Топор прошёл по касательной, кости черепа целы, но из-за того, что его неправильно лечили несколько часов, мозг разбух в черепной коробке, и, если мне не удастся повернуть это вспять, он раздавит сам себя и Гуннар умрёт…

Я слушаю сердце, колотится быстро-быстро мелко, будто на нити завязывает узелки…

Он умирает. Такой сильный. Молодой. Огромный человек… Боги, как мне вытащить тебя? Мне не хватит сил, мне не хватит сердца тебя вытянуть…

Я смотрю на почерневшую от усталости Сигню, уже занялся новый день после не наступившей ночи. Мы все устали, но никто не потратил столько сил, сколько она…

И вот Гуннар. Гуннар, к которому я отношусь теперь с напряжённым подозрением после того, что я знаю, он позволили себе с Сигню. И того, что я видел, он не забыл того случая и мечтает повторить его. Я это видел всякий раз, как Гуннар оказывался недалеко от Сигню. Она не замечала. Или не хотела показывать, что замечает. Я замечал.

И вот она бьётся за него. Как за любого из тех, кого спасла сегодня? Но нет, он умирает, а она не хочет его отпустить…

Взрезывает вены ему на локтях, пытается отвести кровь. Да лёд был бы сейчас хорошо, охладить отяжелевшую кровью голову. Но ты не Богиня, Сигню, Гуннар уже идёт по холодной долине Нифльхейма…

… черно и холодно. Нет ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Даже лёгкости нет. Нет ничего… Я умер?…

— Услышь, услышь меня, Гуннар! Услышь голос жизни! В тебе столько силы не отпускай же её из рук! Гуннар!

Я шепчу, нет, говорю уже во весь голос, обнимая его, огромные плечи, он будто из камня. Как жаль, если так и умрёт… Несчастный, нелюбимый…

— Гуннар, ну отзовись!

— Сигню, не жилец он, ты же видишь, оставь его… — шепчет Боян.

— Молчать! — взревела я, впервые подняв голос на Бояна. Потому что он прав. А мне до боли жаль этого богатыря…

Я разрываю платье у себя на груди. Я беру ладонь Гуннара безжизненную почти, холодеющую…

— Давай! Давай! Услышь, как бьётся жизнь, подстройся, иди за моим пульсом, иди за моим голосом!.. Давай, мерзавец! — орёт Сигню, прижимая громадную ладонь Гуннара к своей груди.

…туки-тук… туки-тук… туки-тук… Какой хороший звук. Мерный. Тёплый. Живой. Он зовёт за собой. Кто-то тёплый за руку держит меня. Это жизнь… Жизнь!.. В эту руку вливается тепло… туки-тук… туки-тук… Это жизнь! Там… Туки-тук…

Я в отчаянии оборачиваюсь к Бояну, я смотрю ему в глаза, умоляя. Если Гуннар умрёт, я всю жизнь буду считать, что я виновата в этом, как и в том, что влюбила его в себя, а сама осталась холодна…

— Пой, Боян! Милый, любимый мой, пой!

Что она сказала мне… я как в тумане… Я завожу балладу, что сложилась сама в моей душе несколько … чего, часов или уже дней, недель назад?…

«Твоя кожа бела теплотой молока…»

Я вижу изумлённый взгляд Исольфа, который он поднимает на меня. Таких бесстыдных песен от меня никто ещё не слышал…

Стирборн вбегает в палатку с полным шлемом льда…

…её голос… её тепло… запах её… она пришла за мной сюда, она хочет увести меня. Да!